Зияд растерялся и упустил драгоценные мгновения. Еще секунду назад он убеждал себя, что он здесь босс, в этой комнате; он приказывает, а остальные беспрекословно подчиняются, послушные его подавляющему превосходству. Ведь он мог убить их всех одним движением пальца. И в то же время, где-то в глубине сознания, он сомневался, что это действительно так, что превосходство его и в самом деле настолько велико. Уж больно уверенно держался Абу-Нацер, уж слишком безмятежными выглядели его бойцы. Он пытался подбодрить себя криком, издевательскими замечаниями в адрес своих противников, но и это не помогало. Скорее наоборот — презрительное спокойствие, с которым реагировал Абу-Нацер, еще больше подрывало уверенность Зияда в себе.
Внезапная атака обрушилась на него, как крыша во время землетрясения. Он потерял самообладание. Первым побуждением было закрыть голову, но руки оказались заняты, потому что судорожно сжимали совершенно бесполезную железяку. Он отбросил бы автомат, если бы чувствовал, что у него есть на это время. Но времени не было совершенно — Хамдан с ревом несся на него, раскинув руки, закрывая собою мир, огромный и страшный, как зиядова паника. Поэтому Зияд просто поднял руки с зажатым в них оружием на уровень плеч и зарылся лицом в сгибы локтей, уходя, убегая от надвигающегося ужаса единственно доступным ему способом. Судорога страха перекрутила все его тело в одном кривом напряженном изгибе, свела мышцы живота, скрючила пальцы, передалась автомату, и тот затрясся в длинном паническом припадке, выплевывая бесконечную очередь, захлестывая комнату яростной лавиной свинца.
Когда грохот смолк, Зияд испытал огромное облегчение. Во-первых, он был жив, во-вторых, наконец-то стало тихо, если не считать назойливого звона в ушах. Он поднял голову и посмотрел вокруг. Посередине комнаты, в свете единственного, чудом уцелевшего рожка чудом оставшейся висеть люстры, стоял Абу-Нацер, вытряхивая из волос крошки штукатурки. Хамдан лежал лицом вниз, упав грудью на тахту и почти касаясь зиядовой загипсованной ноги вытянутыми вперед руками. Черная футболка на его спине была мокрой и блестящей. Махмуд сидел на полу, прислонившись к креслу и держась рукою за бок. Между пальцев его сочилась кровь, странно яркая в тусклом свете лампочки. Рядом лежал автомат. Абу-Нацер закончил отряхиваться и подошел к Махмуду:
«Как ты? Ранен?»
«Да вот… — сказал Махмуд, отрывая ладонь от бока и показывая рану. — Задел-таки, сволочь. А ты?»
— «А я цел.»
«Ну ты даешь… — восхитился Махмуд. — Не зря говорят: есть у тебя семь жизней.»
«Больше, — спокойно ответил Абу-Нацер, поднимая с пола «калач». — Я сегодня считал. Ты подожди пока, брат. Вот с этим псом разберусь и тогда…»
Он направился к Зияду. Тот сидел, вжавшись спиною в стену и неотрывно смотрел на скрюченные кисти рук мертвого Хамдана, скомкавшие простыню в считанных сантиметрах от его ноги. Абу-Нацер подошел, встал рядом, окликнул:
«Эй, Зияд! Как поживаешь? Что ж ты нас не перестрелял-то? Как ты там говорил?.. — единственный уцелевший боец героической группы легендарного Абу-Нацера… Красиво… жаль, не получилось.»
Зияд поднял автомат и нажал на спуск. Раздался сухой щелчок. Абу-Нацер рассмеялся.
«Нет, брат. Ты свои шансы уже все расстрелял, до единого. А зачем? Длинная очередь никуда не годится. Смотри, как надо.»
Он небрежно вскинул свое оружие и, почти не целясь, выстрелил Зияду в колено. Дикая боль пронзила Зияда. Он скорчился и закричал, резко и громко, как раненый заяц.
«Вот видишь, — ласково сказал Абу-Нацер. — Всего одна пуля, зато какой эффект! Я б тебя еще многому мог научить, но извини — времени нету. Ты тут так нашумел… вот-вот гости сбегутся. А я застенчивый.»
Он снова поднял «калач» и дважды выстрелил Зияду в лицо. Махмуда Абу-Нацер застрелил сзади, в затылок. Раненый мог только помешать при отходе, а оставлять его здесь, с риском, что попадет в плен живым, было просто глупо. Через пять минут он уже спускался по склону, быстро, уверенно, бесшумно. Надо было успеть скрыться в пещере до появления вертолетов. Проходя крутой скальный участок, Абу-Нацер оперся ладонью на округлый камень, неожиданно гладкий и влажный от ночной росы. «Жаль Хамдана, — подумал он. — Такой красавец… и кожа, как у женщины.»
Квазимодо
Денег было немерено, и эта непривычная ситуация ставила Василия в тупик. Обычно вся выплаченная Фимой зарплата тут же уходила на грандиозный банкет для прибрежных тель-авивских бомжей, но на этот раз Василий был вынужден изменить планы. Намеченная экспедиция требовала хотя бы минимальной экипировки. Для начала они с Квазимодо отправились покупать карту. На обычных туристских картах места под названием «Бейт-Асане» не значилось. Пришлось покупать дорогую, крупномасштабную, с размеченным рельефом местности, грунтовыми дорогами и велосипедными тропами. Вздыхая, Василий прикинул — на водочный эквивалент карта «весила» не менее пятнадцати бутылок дешевой водки. Чего не сделаешь ради дружбы…
«Это ваша собака?» — строго спросила продавщица, передавая ему пластиковый пакетик с покупкой.
— «Моя.»
Квазимодо, почувствовав недоброе, смирно уселся у самой ноги хозяина, приветливо двигая кончиком хвоста и стараясь казаться меньше.
«А что ж это она у вас без намордника? — продолжала продавщица, полностью игнорируя квазимодино дружелюбие. — И даже без поводка! Да еще и внутри магазина… Как так можно! Безобразие!»
Во избежание излишних сложностей пришлось раскошелиться на собачью сбрую. Следующие приобретения — широкополую соломенную шляпу и крепкие горные ботинки — Василий производил в одиночку. Сияющий Квазимодо ждал его на привязи у входа в магазин, невыносимо гордый своим новым ошейником и поводком. Хозяин, покупающий своей собаке такие дорогие вещи, уж точно имеет на нее какие-то далеко идущие виды.
Правда, потом, когда выяснилось, что придется куда-то ехать в машине, настроение у Квазимодо испортилось. Его давняя нелюбовь к автомобилям переросла после последних приключений в откровенную ненависть. Он не забыл ни тошнотворную тряску в грязном овощном фургоне, ни безнадежную погоню за увозящей хозяина «субару», ни безжалостную охоту, устроенную охраняющими магистраль машинами на глупого, но безвредного лабрадора. Поэтому, когда Василий открыл дверцу «пежо» и, отодвинув переднее кресло, указал псу на заднее сиденье, Квазимодо всеми доступными ему средствами попытался убедить хозяина в пагубности этой затеи. Он напряг ноги, набычился, низко опустил голову и, отвернувшись, издал нечто среднее между скулежом и мычанием.
«Что-что?.. — не понял Василий. — Ты что, брезгуешь? Западло в таком драндулете ездить? «Мерседес» тебе подавай? Не будь сукой, кобелина! Полезай внутрь, быстро!»
Квазимодо вздохнул и подчинился. В конце концов, наше дело лохматое…
В машине остро пахло бензином, но, на счастье, Василий оставил свое окно открытым. Квазимодо высунул нос наружу. Правда, для этого пришлось положить голову на плечо хозяина, но пес сделал это с максимальной деликатностью. Зато теперь хотя бы не так тошнило.
«Да что ты там все ерзаешь? — с досадой сказал Василий, лавируя в пробке на выезде из Тель-Авива. — Сиди спокойно, как все люди…»
Квазимодо снова вздохнул. Человеческая непонятливость иногда просто поражала.
Потом стало легче. Машина неслась по скоростному шоссе на восток, к плывущим в полуденном мареве горам Самарии. Бьющий в окно воздух легчал с каждым километром, избавляясь от тяжелых испарений моря, от нездорового дыхания большого города, от концентрированного выхлопа десятков тысяч автомобилей. Квазимодо жмурился от ветра и поминутно облизывал сохнущий нос. Хозяйское плечо под его челюстью уже давно и безнадежно намокло. Сначала Василий пытался что-то с этим делать, дергался, пихался, ругал пса свинтусом, но в итоге смирился.