ЭБ: Вы повторяете одно и то же слово или выражение в диалоге, чтобы усилить его воздействие?
КТ: Очень часто. Мне нравится так поступать. Мне кажется, в моих диалогах есть музыка или поэзия, а повторение каких-то слов придает ритмичность. Это происходит как бы само собой, когда я ищу ритм сцены.
ЭБ: Вас критиковали за употребление слова «ниггер» в «Джеки Браун», а вы ответили, что ни одно слово не должно иметь какой-то особой власти в нашей культуре. Вряд ли я на это клюну. Вы, случайно, вставляете его не для того, чтобы наэлектризовать, раззадорить зрителя?
КТ: Ни одно слово не должно находиться в словесной тюрьме. Это все язык. И если бы я поступал так, как вы говорите, я бы лгал. Я употреблял бы слово ради эффекта. Мы все время так делаем. Говорим что-то, чтобы рассмешить собеседника, чтобы произвести впечатление. Я же стараюсь всякий раз найти такое слово, которое употребил бы данный персонаж. Вы привели в пример слово «ниггер». В «Криминальном чтиве» его произносят разные действующие лица, вкладывая в него каждый раз другой смысл. Все дело в контексте, в котором слово употребляется. Нас не оскорбляет, когда это слово звучит из уст Ричарда Прайора или Эдди Мерфи, потому что они чернокожие. Известен контекст, в котором слово произносится. Сэмюэл Л. Джексон в роли Джулса в «Криминальном чтиве» говорит «ниггер» не так, как Эрик Штольц в роли Лэнса или Винг Рэймс в роли Марселласа.
Если вы пытаетесь передать черный диалект, нужно использовать определенные слова, чтобы придать речи музыкальность, и одно из этих слов — «ниггер». Сэм Джексон часто говорит «ниггер». И Орделл так разговаривает. А я белый, который не боится этого слова. Я не ощущаю на себе вины белого человека и не считаю, что к расовым вопросам можно прикасаться лишь в белых перчатках. Я выше этого. Меня никогда не заботило, чт`о кто-либо может обо мне подумать, потому что я считаю, что правду всегда видно.
ЭБ: Вы долго обдумываете, как противопоставить в фильме юмор и насилие?
КТ: Не дольше, чем я обдумываю что-либо другое. Это будто такое блюдо, состоящее из двух ингредиентов: вкусно, лишь когда ешь их вместе. Я не лезу из кожи вон, чтобы этого достичь, это выходит само собой.
ЭБ: Последняя сцена между Мелани и Луисом почти дословно взята из книги. Но она как будто вами написана.
КТ: Да, у меня тоже такое ощущение. Когда я разговаривал с Элмором Леонардом, к примеру, о сцене, в которой Орделл убивает Луиса, то обнаружил, что он пишет так же, как и я. Он до последнего момента не знал, кто кого убьет. Он знал только, что один из героев будет убит, но до самого конца не знал, кто это будет и как это произойдет.
ЭБ: В отличие от вас у Леонарда было больше времени на развитие характера Луиса. В книге его жестокость в последней сцене представляется логическим развитием свойств его характера, у вас же она воспринимается как шок.
КТ: Да, как, в общем-то, и в жизни. Внезапно. В реальной жизни насилие редко зреет постепенно, как в кино. Характер просто взрывается. По-моему, это придает фильму реалистичность, особенно в сцене, о которой мы говорим.
ЭБ: Но разве не важно, чтобы действие было подготовлено, чтобы зритель понимал, почему происходит то или иное событие?
КТ: Оно и подготовлено. Просто Луис не целиком выплеснут на экран. Помню, когда я с Де Ниро разговаривал об этой роли, я говорил: «Этот персонаж не похож на остальных моих героев». Актерам нравится играть в моих сценариях, потому что им часто приходится говорить крутые вещи, тогда они и сами себя крутыми чувствуют. Я говорил Де Ниро: «Луис немногословен. Для того чтобы его сыграть, понадобится язык жестов». Я разговаривал с величайшим в мире характерным актером. Поэтому-то я и хотел, чтобы он играл эту роль.