Бро чередовал историю с литературой — там вообще порой случались абсолютные пробуксовки, опереться не на что, начинаешь пытаться уяснить суть — прям мгновенно цепь мысли с шины логики слетает. Совершенно устаревшие мутные, архаичные и вялые сюжеты. Да опять, именно — мутные. Нормальные люди так не живут. И не жили! Все-таки князь Волков уже завел некоторые исторические знакомства и имел свое личное объективное мнение. Совершенно нормальные люди обитали в прошлом, пусть реал-задания и слегка упрощают их стиль общения и характеры. Да, существуют сложные вопросыи проблемы, но там точно не сплошь Базаровы с Раскольниковыми жили. Эти-то литературные типы вообще уму непостижимы.
Да, имелись в прошлом загадки, кто с этим спорит. Вот про Головина с трудом нашлось упоминание. Оказывается, вдоволь покидала жизнь Андрея Андреевича: бывал с дипломатическими миссиями в Европе, в Северную войну командовал полком, после победоносной Полтавы стал генерал-майором, в Прутском походе (пришлось прочесть, чего наших туда понесло) служил в лучшей дивизии. А кончилось все печально. Уже в мирное время царь вдруг начал Головинова жутко троллить, да так, что с ума человека свёл.
В последнее не особо верилось — полковник казался человеком стойким и уверенным в себе. Наверное, симулировал — во времена самодержавия случались веские причины притворяться больным, связанные не только с откосом от военкомата. Хотя если рядом с Головиным оставалась Ольга, то запросто мог «крышей поехать» по линии личных отношений. Опасная особа.
Бро вздыхал — наука-история оставалась полна не только опасностей и непредсказуемостей, но и дивных моментов. Опять же необъяснимых. Вот занимаешься любовью, потом вскакиваешь на коня, летишь в битву… Но как и почему — необъяснимая загадка. Ведь не умел же Бронислав Волков ничего такого. Как это получается? В чье-то тело попадает сознание неопытного двоечника? Или это Там кто-то помогает? Бро все больше проникался мыслью, что вообще-то Там — во всех этих сухих параграфах учебника незримо присутствуют родичи семьи Волковых — прадеды и прапрадеды, отдаленные прабабки, и далее. Ничего не скажешь, насыщенно предки жили. Кстати, оружие, что сейчас на всякий случай стояло в прихожей, называлось — «протазан». Неплохая штуковина, рожденная суровой оружейной мыслью XVI века. К сожалению, сдать экзамен протазан не поможет.
Бро изгонял из головы посторонние мысли и устремления, читал параграфы, для памяти записывал, на автомате разогревал что-то из содержимого холодильника, перекусывал и снова погружался в вопросы. Но литература не давалась, каналья этакая. Каждый вопрос приходилось спиливать через «не могу», будто сосну перочинным ножом. Вот как тут:
«Счастлив путник, который после длинной, скучной дороги с её холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьями колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут пред ним знакомые комнаты, радостный крик выбежавших навстречу людей, шум и беготня детей и успокоительные тихие речи, прерываемые пылающими лобзаниями, властными истребить всё печальное из памяти. Счастлив семьянин, у кого есть такой угол, но горе холостяку!»
Нет, писал Николай Васильевич Гоголь хорошо. Ярко и выразительно. Но про что это вообще? Про кузнецов, недостаточно развитую дорожную сеть, или про семейные ценности? Непонятно же.
Бро обреченно потер пострадавший глаз и продолжил чуть ниже:
«…Нет равного ему в силе — он Бог! Но не таков удел, и другая судьба писателя, дерзнувшего вызвать наружу всё, что ежеминутно пред очами и чего не зрят равнодушные очи, — всю страшную, потрясающую тину мелочей, опутавших нашу жизнь, всю глубину холодных, раздробленных, повседневных характеров, которыми кишит наша земная, подчас горькая и скучная дорога, и крепкою силою неумолимого резца дерзнувшего выставить их выпукло и ярко на всенародные очи! Ему не собрать народных рукоплесканий, ему не зреть признательных слёз и единодушного восторга взволнованных им душ; к нему не полетит навстречу шестнадцатилетняя девушка с закружившеюся головою и геройским увлеченьем; ему не позабыться в сладком обаянье им же исторгнутых звуков; ему не избежать, наконец, от современного суда, лицемерно-бесчувственного современного суда, который назовёт ничтожными и низкими им лелеянные созданья…»