Не заметив, как изменился в лице Гальтон, княжна продолжала расспрашивать пастуха:
– А почему в заповедник нельзя входить?
– Леший его знает, – неохотно промямлил старик. – Не нашего лапотного умишка дело.
Вдруг Зоя, все внимательней вглядывавшаяся в землистое лицо крестьянина, перешла на французский:
– Vous utilisez trop lе langage populaire, monsieur. Pourtant vous кtes une personne cultivee, n’est-ce pas?
– Был когда-то «культиве», да весь вышел. – Пастух скривился. Его речь магически выправилась. – Только и вы, мадемуазель, зря в кожанку вырядились. Манеры и лицо не спрячешь. Пролетарии нашего брата и вашу сестру за версту чуют.
– Кто вы такой? – спросил Гальтон, решив пока не касаться заповедника – успеется.
– Лев Константинович Лешко-Лешковский. Представитель побежденного класса. Бывший помещик. Моя семья владела когда-то сей латифундией. – Старик махнул в сторону домов на дальнем конце поля. – Теперь прохожу перевоспитание трудом. Чтоб не околеть с голоду и не попасть в ГПУ. Колхозники, бывшие мои крестьяне, покрывают по старой памяти. Плохого они от меня никогда не видели. Больницу им в свое время выстроил, школу.
– Так вы пастух?
– Пастух, конюх, навозных дел мастер. А что? Хорошая буколическая служба. Раньше разводил племенных жеребцов, теперь ухаживаю за колхозными. На моей рессорной коляске ныне ездит товарищ председатель. В моем бывшем доме сельсовет. Однако и я без крова не остался. Проживаю на сене-соломе, с лошадками. И абсолютно доволен этой компанией. Мои сожители самогона не пьют, матюгами не кроют. Опять же, настраивает на философский лад. Могу ли я, в свою очередь, поинтересоваться, с кем имею честь?
– Зоя Константиновна Клинская, – столь же учтиво ответила княжна. – А моих друзей, с вашего позволения, я представлять не буду.
– Из тех самых Клинских? – понимающе кивнул Лев Константинович. – Так я и подумал. Героические борцы с большевизом. Явились из дальних краев истреблять комиссаров и совпартработников. Давно что-то о вас ничего слышно не было. Я уж думал, вы угомонились. Что ж, безумству храбрых поем мы песню, как писал наш бывший кумир Максим Горький. Ладно, господа, мое дело сторона. Я, разумеется, на вас доносить не побегу и всё такое. Но конспирация ваша, прямо сказать, отдает дилетантизмом. Кожаные куртки надели, а чемодан заграничный. Поразительно, что вас до сих пор не зацапали.
– Мы не такие уж дилетанты, как это может показаться на первый взгляд, – уверил бывшего помещика Норд.
– Наверное. Если уж к самому Заповеднику подобрались… Вас ведь интересует именно он? – Лешко-Лешковский нервно оглянулся. – Что знаю, расскажу, только давайте присядем под куст. В поле во время заката силуэты далеко видно.
Сели под орешник.
– Про Заповедник никто из местных ничего конкретного не знает, только перешептываются дома, по углам. С чужими ни боже мой… Там в середине леса раньше заброшенная усадьба была. Лет, наверное, пятьдесят пустовала. А после японской войны поселился один господин почтенных лет, привел дом в порядок, обжился. Видимо, думал мирно доживать свой век средь лесных кущ. Ошибся в расчетах. Как многие прочие, м-да-с…
Теперь, когда колхозный пастух заговорил, не прикидываясь мужиком, а в своей естественной манере, стало видно, что черты лица у него тонкие, а на переносице, если приглядеться, можно было различить след от очков. Должно быть, у себя на конюшне, вдали от колхозников, Лев Константинович позволял себе и книги читать.
– В революцию любителя природы, само собой, пожгли, пограбили, а для верности еще и в ЧК сдали, где он благополучно сгинул. Усадьба снова запустела. А году этак в 24-ом весь Барский лес обнесли колючкой, понаставили постов, и ходить туда строго-настрого запретили. Наши пейзане по привычке пробовали соваться – дровишек наворовать, детишки за грибами-ягодами, да быстро отучились. Ни один, кто за колючку перелез, обратно не вернулся.
– Как это?
– А так. Сгинули бесследно. Одного паренька отец с матерью слишком настырно искать стали. В райотдел милиции пошли, к прокурору в город поехали… С того дня никто их не видел. Вот какой это Заповедник. Автомобили по дороге в лес гоняют, мотоциклеты туда-обратно носятся. А к кому или от кого – неизвестно.
– Что ж там секретного, в лесу?
Помещик затянулся самодельным табаком, вежливо помахал рукой, отгоняя едкий дым от лица дамы.
– Вам, господа, виднее. Очевидно, неспроста вас сюда прислали… Впрочем, не лезу и не интересуюсь. – Он замялся в нерешительности, но все-таки спросил. – Скажите, а правда, что председателя « Русского общевоинского союза » генерала Кутепова чекисты в Париже похитили среди бела дня ?
– Правда, – сказала Зоя.
– Вот видите. Они и в Париже творят, что пожелают, а вы пожаловали прямо к черту в зубы. Уезжали бы подобру-поздорову. Поверьте немолодому человеку, который, в отличие от вас, прожил все эти годы на родине. Не нужны вы тут никому. Никого не спасете и не образумите, только сами погибнете. Пока мои колхознички сами умишка и культуры не наберутся, большевики им будут милей нас с вами. Лет через сто приезжайте. А лучше через двести.
Он горько засмеялся.
– Нет, нам нужно в лес, – поднялся Гальтон, посматривая вверх – скоро ли стемнеет.
– Ну, дело ваше. Я вас не видел, вы меня тоже.
Через поле шла на удивление хорошая дорога – не грунтовая, асфальтовая. Она упиралась в блокпост и шлагбаум, а потом уходила прямо в чащу. За все время по шоссе проехал один крытый грузовик: скрылся в лесу, через сорок минут проследовал в обратном направлении.
– Ну, около поста нам делать нечего, – объявил Айзенкопф. – Отойдем на километр в сторону.
Как только оформилась ясная задача: проникнуть на территорию Заповедника, немец сразу взял инициативу в свои руки – наверное, хотел продемонстрировать полезность после не вполне удачного участия в штурме бункера. Доктор с княжной и не думали оспаривать у биохимика первенство. Курт здесь был в своей стихии.