Мальчик выводил хрустальным голоском:
— Какая прелесть, — растрогалась Зоя. — Этому малютке петь бы в церковном хоре, а не про Ильича…
Гальтон схватил ее за руку и оттащил от окна. По дорожке кто-то шел. Прятаться было поздно.
Мужчина с вислыми усами увидел их, приподнял соломенную шляпу и приветливо поздоровался:
— Добрый вечер, товарищи! Что-то не признаю… — Он подошел ближе. — А-а, вы, наверно, новенькие. Только прибыли?
— Новенькие, — напряженно ответил Норд. — Прибыли. Да.
— В 47-й? Вместо Киселевых?
— Хм. Да. Вместо Киселевых.
Незнакомец пожал руку сначала Гальтону, потом Зое.
— Добро пожаловать. Заблудились в темноте? Это поначалу со всеми бывает. Все-таки лес. Хоть и без волков, — он добродушно засмеялся. — А я из 122-го. Опанас Иванович меня зовут.
— Зоя.
— Га… Гаврила… Лаврентьевич. Очень приятно…
Опанас Иванович с интересом их рассматривал.
— Какой у вас затравленный вид. Мы с Любой — это моя жена — в первые дни тоже были такие. Забудьте прошлое, как страшный сон. Всё, что осталось по ту сторону забора, для нас больше не существует. Настоящая жизнь здесь.
— Здесь? — переспросил Норд, ничего не понимая.
— Ну да. В лесном поселке «Ленинский путь». Просто мы тут живем в конце этого пути, а вся остальная страна в самом его начале. Но она движется в нашу сторону, семимильными шагами. Помните, что вам очень повезло. Поздравляю. Так проводить вас до 47-го? Это на противоположном краю территории. Но я перед сном все равно гуляю, мне нетрудно.
— Да, пожалуйста…
Местный житель оказался приятнейшим гражданином — предупредительным, не слишком любопытным, а главное разговорчивым. Он повел новых знакомых по дорожке, которая петляла по лесу меж чудесных, уютных домиков. Иногда навстречу попадались прохожие, всё тоже исключительно симпатичные люди. Опанас Иванович с ними раскланивался, про Гальтона и княжну говорил: «Это новенькие, вместо Киселевых».
Удивительно, но никто, ни один человек, не поинтересовался, кто они такие и откуда приехали. В этом была какая-то странность.
В поселке «Ленинский путь» странностей вообще хватало. За деревьями и коттеджами открылась большая поляна, застроенная красивыми каменными домами. Здесь было светло, всюду горели фонари. Чичероне объяснил, что это «оргцентр» поселка: все производственные, культурные и бытовые учреждения.
— Здесь мебельная мастерская, где я работаю, — показывал он. — Люблю возиться с деревом. Мои стулья даже на выставку возили! А Любе нравится выращивать цветы. Видите стеклянную крышу? Это теплица, в ней тюльпаны лучше голландских. Обязательно загляните туда завтра, Люба будет рада.
Нарядное здание с колоннами оказалось домом культуры: сверху — огромный портрет Ильича и горящая надпись из красных лампочек: «ВЕЧНО ЖИВОЙ!». Рядом украшенная флажками доска почета «Наши передовики» с множеством фотопортретов.
— Третий в шестом ряду слева — это я. На Первое мая удостоился, — скромно сообщил Опанас Иванович.
Были в поселке и школа, и детсад, и фабрика-кухня, и какой-то «Центр семдомбыта».
— Время уже позднее. У нас после кино все обычно расходятся по домам, — словно извиняясь за пустые улицы, говорил провожатый. — Но магазин открыт, если вам что-нибудь нужно.
Он с гордостью остановился перед освещенной стеклянной витриной. После скудных московских она поражала изобилием: тут лежали головы сыра, толстые и тонкие колбасы, всевозможные консервы, фрукты.
— Какое у вас замечательное снабжение, — похвалила Зоя. — Не то что за забором. В Москве и за картошкой очередь стоит, а тут у вас и кабачки, и баклажаны.
Сопровождающий со значением покашлял, будто она сказала что-то неприличное:
— Зоенька, дорогая, разве вы забыли правило номер 6? «Новым членам Контингента строжайше запрещается рассказывать старым членам Контингента о жизни за пределами поселка; старым членам Контингента строжайше запрещается слушать подобные рассказы». Это, знаете, не шутки. Правила существуют для того, чтобы их соблюдать. Вас ведь предупреждали? И подписку брали?
— Конечно. Просто она еще не привыкла, — быстро произнес Гальтон. — Не сердитесь.
— Ничего, привыкнете. По правилам я должен буду об этом завтра доложить. Но я скажу, что заткнул уши и ничего не слышал, а вы сразу опомнились и прикусили язык. — Опанас Иванович снова заулыбался, давая понять, что инцидент исчерпан. — Да вы заходите в магазин, заходите!
Внутри не было ни продавцов, ни кассового аппарата.
— Удивляетесь? — абориген довольно рассмеялся. — У нас все на доверии. Цена написана на товаре. Видите? «Два талона», «Три талона», «Семь талонов». Нам зарплату выдают талонами. Берете, что вам нужно, а соответствующее количество талонов кладете в ящик. Почти как при коммунизме. Только при коммунизме каждый будет получать по потребностям, а у нас действует принцип социализма: от каждого по способностям, каждому по труду. Я вижу, вы смотрите на папиросы? Берите, Гаврила Лаврентьевич, берите. Вот, я кладу талон, а вы мне потом отдадите, с получки. Вы уже знаете, где будете работать?
— Мы с женой медики.
— Это превосходно! У нас чудесная амбулатория!
Они пошли дальше. Посреди каждого перекрестка белело по гипсовой статуе: то колхозница со снопом, то рабочий с молотом, то шахтер в каске, то юный пионер.
— У нас большой скульптурный цех, — объяснил гид. — Снабжаем наглядкой всю страну. Большой выбор представителей пролетариата, Ильичи в семи позах и шести размерах, товарищи Сталины в ассортименте. Была задумка развернуть литейное производство, чтоб наладить выпуск бронзово-чугунной продукции. Но администрация Спецсектора запретила. Шум, загазованность — это категорически запрещено…
— Что это там? — перебил Норд, которому проблемы выпуска «наглядки» были неинтересны. — Парк культуры и отдыха?
На некотором отдалении от «оргцентра», позади домов, была высокая ограда из железных прутьев, за ней смыкались деревья.