– Ох… – Мама отставила кастрюльку и странно посмотрела на меня. Чего было в этом взгляде больше, гордости или озабоченности, я не разобрал. – Ох, Дюш…
Она притянула меня к себе и два раза быстро чмокнула куда-то над бровью, а потом ласково потрепала волосы на затылке. Это бесхитростное действие возымело неожиданный эффект – из моей головы разом выдуло накопленную за день тревогу и усталость.
Мама подхватилась и унеслась хвастать в большую комнату, а я обмяк, положив голову на согнутый локоть. Отрешился от летящих из глубины квартиры победных ноток маминой реляции и просто смотрел на улицу. Там, на крыше дома напротив, хулиганил ветер, раз за разом сталкивая с карниза снег, и тот клубился мохнатыми хлопьями, то закручиваясь волнами, то рывком улетая вдаль.
– Ну-ка, ну-ка. – На лопатку легла папина ладонь. – Давай докладывай. Ты это что, в спекулянты решил заделаться?
Голос был ироничен. Я с трудом вышел из медитации и развернулся на стуле. Ну да, настроение у папы игриво-приподнятое, а из-за его плеча, приподнявшись на цыпочки, весело подмигивает мама.
– Но-но… – помахал я пальцем. – Спекуляция – это перепродажа готовых изделий или после внесения в них незначительных переделок. А я же занимаюсь глубокой творческой переработкой исходных материалов. Это, папа, называется кустарным промыслом!
– Кустарь-одиночка, значит. Гениальный портной-интеллигент, – поставил папа диагноз, садясь. – И что, совсем-совсем ничего не нарушаешь?
– Нарушаю, – легко согласился я. – Не купил в местном Совете лицензию на портняжничество.
Про более серьезное нарушение, неуплату налога, я благоразумно умолчал.
– О! – Папа поднял палец. – Добровольное признание тебе зачтется.
– Может, купить? – с тревогой вмешалась мама. – Сколько она стоит?
– Цельных пять рублей, – ответил я. – Но мне не продадут из-за возраста. Да фиг с ней, с лицензией. Я шить на продажу буду не часто. В самом худшем случае светит штраф двести рублей. И то необязательно, ибо несовершеннолетний, да в первый раз… Да и… – Я поколебался, но потом все-таки сказал: – Мои джинсы все равно на прилавок не попадают. Я с директором магазина договорился, уходить будут так, по знакомым. Эта квитанция – вас успокоить, что деньги не с кистенем на большой дороге добываю.
– А зачем вообще весь этот огород городить? – задал папа ключевой вопрос. – Денег нам хватает, еще и остается. Тебе даем сколько попросишь, всегда, никогда не отказываем.
Я потеребил кончик носа:
– Наверное, действительно повзрослел я. Бегать к вам с протянутой рукой каждый раз, когда нужен лишний рубль, чтобы девушку в кино сводить, мне уже как кость поперек горла. Легче самому заработать раз в месяц. Вот…
Мама зашла мне за спину и молча обняла за плечи. Папа, задумчиво двигая бородой, смотрел в потолок, что-то подсчитывая.
– И сколько получается на круг? – спросил он.
– Ну… Вот сто двадцать получил. Можно было больше, но я решил не жадничать, так надежнее. За вычетом всяких расходов – семьдесят пять рублей прибыли.
– А долго шил-то?
– Часа четыре вместе с раскроем. Это если никуда не торопясь.
– Хех, – усмехнулся папа. – Следствию все понятно. А я за рабочий день тринадцать рублей получаю, если посчитать. Тебе и высшее образование тогда не нужно? – Он испытующе взглянул на меня.
– Не-не-не. Это хобби, и таковым оно и останется. – Мой рот совершенно неожиданно разорвала зевота. Я сладко потянулся, выгнувшись. – Детям – мороженое, девушкам – цветы.
– Хорошо, – сказал папа. – Тогда вот тебе на мороженое.
И он вернул на стол стопку. Я молча покачал головой и разделил ее на две неравные части.
– Вот, так правильно. Сорок рублей – компенсация понесенных затрат, чтобы можно было следующие сделать. Ну и десятку на личные расходы. А остальное в семейную кассу, так правильно будет. Мне много не надо. Ну, по крайней мере, пока.
– А ничего так, удачный получился. – Мама потрепала мне вихры на затылке и грозно повернулась к папе: – А я ж тебе говорила, давай двоих или троих заведем! А ты!
– Дык, Ирочка, – он опасливо отодвинулся к стенке, – еще не поздно!
– Ну, – поднялся я, – не буду вам мешать. Знаю, мое слово – последнее, но я бы предпочел сестренку.
– Может, котеночка завести? – неуверенно предложил папа.
– Ты еще рыбок предложи завести! Сушеных, под пиво!
Я закрыл дверь, отсекая себя от шутливой перебранки родителей на кухне, и встал у кровати, тупо глядя в окно. Сил идти в душ не было. Да и черт с ним, с душем, раз в полгода можно и немытым лечь. Я содрал с себя одежду и комом бросил ее в сторону стула, а затем со стоном облегчения упал на кровать и забился с головой под одеяло. Озноб, вселившийся в меня на Ленинском проспекте, никак не проходил.