Ирка схватила за руку двинувшегося было за девушками Паштета.
Я с болезненной гримасой почесал затылок:
– Перерыв? Давайте по чаю? Тетя Дина говорила, что хворост испекла. А это, други мои, такая вещь, которую ну никак нельзя оставить без внимания.
– Ага, – согласилась Кузя, деловито выставляя на стол здоровенный таз, прикрытый скатертью.
– Я на кухню, – сказала Тома. – Я знаю, где тут чайник.
Естественно, я увязался за ней. Не мог же я позволить ей в одиночку путешествовать по этому лабиринту – вдруг какой Минотавр выйдет из темного угла?
Добравшись до кухни, мы прогнали тараканов и занялись делом.
– Ну что, развязался? – невесело усмехнулась Тома, ставя чайник на плиту.
– Развязался… Завязался… – Я наклонился, зажигая конфорку. Поднял спичку к глазам, пристально наблюдая, как, корчась в огне, обугливается дерево. – Жалко ее.
– Жалость унижает человека, – обхватила себя руками Тома.
– Ладно, проехали, – сказал я, чувствуя, как улетучивается легкость бытия.
– А, вы здесь… – На кухню заглянула озабоченная Яся. – Правильно, давайте чай пить.
Когда мы вернулись в комнату, я вовремя сообразил отложить хворост мамам на отдельную тарелку – тонкое хрустящее лакомство расхватали из таза за пять минут. А потом, дурачась и смеясь, собирали со дна сахарную пудру и, не стесняясь, слизывали ее с пальцев. За этим нас и застали вернувшиеся мамы.
– Чинно-благородно, – одобрительно оценила обстановку зарозовевшаяся на морозце тетя Дина. – Мы тоже почаевничаем с вами.
Я в благодушной сытости молча наблюдал за почти семейными сценками.
Держа Ирку за ручку, что-то шепчет ей на ушко светящийся счастьем Паштет. Ира в ответ смешливо косится на него. Эх, совет да любовь вам в этот раз…
Семе дозволено взять соседку по столу за талию, и он от этого тихо млеет, а Кузя исподтишка отслеживает мою реакцию.
«Ну это совсем детские игры», – улыбаюсь я расслабленно в ответ и перебираю под столом Томины пальчики.
Что-то быстро шепчет, прикрывшись ладошкой, Томе на ухо ее мама, и до меня долетают короткие обрывки: «Представляешь… сам…»
Нет, в голове моей не зазвенел тревожный звонок – не успел. Я лишь ощутил легкую тень неправильности, когда Тома изумленно воскликнула: «Да ты что!» и быстро обернулась, оценивающе глядя на Ясю.
Ее мама дернула было рукой, пытаясь привлечь внимание дочки, но из Томы уже вылетело, аж звеня от восторга:
– Андрей, это что, правда – это ты Ясино платье сшил?
Над столом повисла удивленная тишина.
Яся ткнулась взглядом в тетю Дину и молча всплеснула руками; та виновато покраснела. Томина мама с огорчением чуть слышно цокнула языком и с неодобрением посмотрела дочке в затылок.
– Ну… да, – вытолкнул я из себя, когда молчание затянулось. – Хобби у меня такое теперь.
– Ух… – выдохнул Паша, и на меня со всех сторон посыпались вопросы.
Впрочем, некоторые молчали: Яся, обе мамы и, что меня насторожило, Кузя. Я, пошучивая, отбивался – это было не сложно, а в уме прикидывал размер ущерба.
Конечно, если по правде, этого следовало ожидать. Чтобы женщины да смогли удержать такое в тайне… Нет, им легче на Луну запрыгнуть.
«Ладно, – подумал я с некоторым облегчением. – Признайся, тебе же этого втайне даже хотелось. А кому ж не хочется восторженного признания заслуг? Ох, все мы остаемся немного детьми, а уж я сейчас – особенно».
Меня вдруг передернуло, и на губах выдавилась злая улыбка – злая на самого себя. Какой смысл обвинять в чем-то Тому, если я сам этого в глубине души хотел? И что мне сейчас, лупить себя по затылку?
Я расслабился – пусть будет что будет. Ничего страшного.
– Последний танец! – объявила тетя Дина. – И пора по домам.
Ткнул наугад кассету, выпали жизнерадостные «Самоцветы».
Выдернул Тому на середину, и мы, сопровождаемые озабоченным взглядом ее мамы, закружили.
– Ты чего нахмуренный какой-то стал? – спросила Тома и заглянула мне снизу в глаза.
Я вдруг понял, что это произошло впервые, – снизу, и чуть повеселел, разглядывая ее. Нечасто, ох нечасто мне удается вот так вот, не скрываясь, в упор, при ярком свете, скользить взглядом по милому лицу.
– Не надо печалиться… – предложили «Самоцветы», и я согласился с ними.
Ну ошиблась, ляпнула… А все почему? Потому что нет в ней сучьей жилки. И это замечательно. Так бы и законсервировать.
– Боишься, что парни засмеют? – уточнила Тома, порозовев.
«Ага, чует кошка, чье сало съела», – умилился я ее смущению, а потом озабоченно признался: