Удивительно, из каких мелочей складываются повороты истории. Или не мелочей?
— Да, — говорю твёрдо, — сегодня — день сюрпризов.
Веселясь и дурачась, прошли метров сто по тёплым плитам набережной, и я направил нас вниз, к реке, по истертому гранитному спуску. Фонтанка лениво полизывала язычками мелких волн последнюю ступень, на фоне неглубокого песчаного дна бликовало серебро пробирающихся вверх по течению толи уклеек, толи колюшек.
Я притянул Томино запястье, взглянул на часики и нахмурился.
«Опаздывает… надеюсь. А, нет, вон он», — выдохнул с радостным облегчением и с предвкушением заулыбался, глядя на торопливо выкатывающий из-под моста знакомый катерок. Небрежно предложил:
— Как насчет прокатиться по каналам?
Тома округлила глаза:
— На чём?
— Уверен, такой красивой девушке никто не посмеет отказать. Помаши катеру рукой.
Тома неуверенно взмахнула, и посудина, чуть довернув, запыхтела в нашу сторону и начала притираться к спуску.
— Что, молодежь, садись, — пробасил краснолицый Степаныч, чей энтузиазм был вчера удобрен червонцем и моим обещанием дать ещё один по завершению прогулки.
Я перешагнул через борт и, подав недоумевающей Томе руку, провёл её к расположенному вдоль борта сиденью. Достал из сумки клетчатое покрывало и накинул поверх досок:
— Пристраивайся.
Она неуверенно села, наклонилась к моему уху и, постреливая глазами на корму, прошептала:
— Чего это он..?
Я воспользовался моментом и, практически уткнувшись губами в мягкое ушко, нашептал:
— Не устоял перед твоим обаянием. Как и я.
Довольно посмеиваясь, Тома легонько ткнула меня кулачком в бок:
— Я серьёзно!
— Это — сюрприз.
— Ааа… — она отклонилась и как-то по-новому посмотрела на меня, — здорово…
Мы вплыли в полумрак Измайловского моста, я приобнял поёжившуюся Тому за талию и чуть притянул её к себе:
— Давай полюбуемся городом. С реки он выглядит совсем иначе.
И действительно, при взгляде с воды ровные фасады питерских особняков и доходных домов, встав на пьедестал гранитной набережной, становятся заметно выше, и родные места вдруг преображаются в таинственных незнакомцев, даря новый взгляд на привычные ансамбли. Прижавшись друг к друг, неторопливо скользим по городу дворцов, казарм и парков, заворожено любуясь необычными видами и лишь изредка обмениваясь удивлёнными и восхищёнными восклицаниями.
В тени мостов я придвигаюсь ещё ближе и, чуть касаясь губами основания шеи, длинно и осторожно выдыхаю тёплый воздух. Тома, дёрнувшаяся в первый раз от неожиданности, теперь зябко замирает и крепче прижимает к себе мою руку. Я же сладко млею от той неясной надежды, что, возникнув от этой невинной близости, начинает стремительно разгораться, выжигая всю мою сущность; от надежды, что сворачивает мир почти в точку, в маленький уютный кокон, зыбкие границы которого намечены теплом, исходящим от наших тел. Потом железные фермы, усыпанные гигантскими заклёпками, заканчиваются, и на нас отвесно падает свет, безжалостно разрушая краткое уединение. Мы смущенно отклоняемся друг от друга, чуть-чуть, на несколько сантиметров, так, что бы уже возникла видимость раздельности, но, только видимость и не более того, и с надеждой измеряем взглядом расстояние до следующей густой тени.
Проводили глазами Аничков мост и я чуть отсел и полез в брошенную под скамейку сумку. Тома иронично зафыркала, когда я, позвякивая, извлек два стибренных из серванта хрустальных бокала и бутылку шампанского:
— Дачу уже забыл?
Я густо покраснел и с сожалением посмотрел на бутылку:
— Нда… ну, тогда, только по два бокала — и всё. Степаныч, — я повернулся к корме и показал бутылку, — поможешь добить?
— Да не вопрос. Помогать молодежи — наша святая обязанность, — убежденно сказал он и довольно разгладил правый ус.
Я хлопнул пробкой и лихо разлил пенящуюся струю по бокалам. Проплыли Инженерный Замок, поднырнули под мост и мимо потянулся Летний Сад.
— Тома… Томочка… — горло неожиданно перехватило, и я смешался, забыв подготовленные слова, а потом выдернул на язык первое подвернувшееся, — я старый солдат, и не знаю слов любви…
Кончик носа у Томы презрительно сморщился, чуть-чуть, почти незаметно. Улыбка ещё танцевала на губах, но зрачки превратились в воронки, куда, как в чёрные дыры, начало стремительно истекать веселье.