Итак, к концу 1990 года, началу приватизации в России, можно выкачать с мировых бирж порядка четверти триллиона долларов. Это, правда, без учета ограничений по ликвидности инструментов и моего влияния на цены, но, зато, и без возможностей на других рынках, без акций, трежарис и валют. А там и ликвидности море и тренды тоже «мама не горюй».
За первые три года приватизации страна получила всего семь с половиной миллиардов долларов. И тут я, во всем белом и с несколькими десятками, а то и сотнями. Хм… Может, действительно так и надо?
Скептически покосившись на столбики цифр, пытаюсь прикинуть, на каком разряде меня начнут убивать. Получилось где-то в районе десяти миллиардов, году так в 1987–1988, даже если буду использовать несколько счетов у разных брокеров.
А что, вариант… К этому времени приличную службу безопасности отстрою вокруг себя. А если стать публичной фигурой, филантропией заняться и на этом целенаправленно попиариться, создать легенду… Завалить меня будет сложнее, не каждый желающий отдать приказ сделает это, и не каждый возьмется за исполнение.
Упал на ковер, глядя остановившимся взглядом в потолок. Очень хочется пойти по этому пути. Так сильно хочется, что аж страшно — что там от меня останется хотя бы к середине пути, а сколько растворится в бабле? Это ж ужасно сильный растворитель душ…
Переворот, п-п-пшёл отжимания делать, нечего на полу просто так валяться. Давай, мешок, пыхти!
Неприятности начались, когда день перевалил через экватор. На большой переменке в столовой заметил краем глаза, как Яся, оживленно размахивая надкушенной ватрушкой, что-то рассказывает Вере Соломоновне и тыкает пальчиком в толстую тетрадь, но не придал этому никакого значения. Мало ли какие темы могут быть перед уроком литературы у заслуженной учительницы и её любимой ученицы.
Когда же по окончанию урока Вера Соломоновна, ласково поглядев на меня сквозь толстенные линзы, попросила задержаться, под ложечкой неприятно заныло.
Я обреченно приблизился, с подозрением разглядывая лежащие на учительском столе теперь уже две толстые тетради, шестым чувством ожидая от них подлянки. За плечами у русички оживленно вились Тома и Яся. Наклонившись, разобрал на одной из обложек надпись: «Песенник ученицы 8Б класса Афанасьевой Тамары». Четкая цифра «8» возвышалась над целой горкой зачеркнутых подружек, нижней из которых была кривенькая тройка.
— Андрей, проверь, пожалуйста, текст. Тома его по памяти писала, нет ли ошибок? — учительница вручила мне тетрадь, открытую ближе к концу. — Мой старый приятель из Пушкинского Дома как-то утаил от меня эту замечательную историю, укорю его при встрече.
Я опустил глаза и прочёл первые две строчки: «Ночь светла. В небесном поле ходит Веспер золотой».
Длинно и грязно выругался в уме. Поставил себе несколько нелицеприятных диагнозов, но легче не стало. Неторопливо, мазохистски наслаждаясь вакуумом в голове, дочитал до конца.
— Всё верно, — улыбнулся через силу Томе, — у тебя отличная память.
Задумчиво повертел в руках тетрадь, и она перелистнулась, открывшись на, видимо, наиболее часто открываемой странице. Полюбовался на вклеенную фотографию Антона Веселова. Крупная карточка, шириной почти на весь тетрадный лист, в нижнем левом углу красным фломастером нарисовано сердечко.
— Отдай! — тоненько взвизгнув, Тома рванулась ко мне, выдернула тетрадь и двумя руками прижала к груди. — Ну зачем ты туда полез!
Гневно стукнула со всего маху каблучком по полу, стремительно развернулась и выбежала, низко наклонив голову, из класса. Вслед за ней моментально испарилась и Яся.
— Эээ… — глупо проблеял я вслед, — эээ…
Озадаченно поморгал, глядя на захлопнувшуюся дверь.
— Да, как-то глупо получилось, — сказала, чуть наклонив голову, Соломоновна, — извиниться бы…?
— Да легко… Поможет ли? — я вопросительно развел руками.
— Смотря как просить.
— От чистого сердца… Действительно, глупо получилось, — я раздосадовано тряхнул головой.
— И никому не рассказывать, — с нажимом продолжила русичка.
— Дурак я, что ли… — пробормотал расстроено, — я пойду?
— Иди, Андрей, — и, пожевав бледными губами, добавила, — прямо сейчас Тому не ищи, пусть успокоится сначала.
Я кивнул, снял с парты портфель и пошёл к выходу. Вот не было печали…
За дверью меня встретил встревоженный Паштет:
— Что у вас там случилось? Чего эти выскочили, как ошпаренные?
— Трагическая случайность, Паш. Придётся просить прощение…
— Ну, может оно даже и к лучшему сейчас… — задумчиво пробормотал Паштет и, немного помявшись под моим вопросительным взглядом, продолжил, — тут Свете стукнули, что ты с Томой танцевал, и из школы вас идущими вместе видели… Она… это… сильно расстроилась… Может, теперь порадуется…
— Твою ж мать… — Я остановился, потрясенный плотностью наступившей чёрной полосы. Да уж… Понедельник — день тяжелый, воистину. — Кто стукнул, известно?
— Неа… — Паштет печально шмыгнул носом.
Пристально посмотрел на него:
— Вот что, друг мой ситный, такие вещи оставлять безнаказанными нельзя. Тебе партийное задание — узнать у Зорьки, кто стукнул. Аккуратно вызнать, понятно? В лоб не спрашивать.
Паша истово закивал. Я вздохнул:
— Пошли уж…
Так, сортирую неприятности. Пушкиниста откладываю на вечер, в спокойной обстановке буду придумывать отмаз. Света… хм… Ей лучше дать день-два пострадать, пока не буду к ней лезть с разборами. А вот с Томой надо сегодня всё решить, тут, наоборот, затягивать не надо. Чуть приободрившись, вошёл в класс физики и обежал его взглядом.
Картина маслом: Яся, сидя вполоборота, что-то тихим шепотом втирает насупленной Томе, Зорька с гордым видом смотрит мимо меня, глаза чуть поблескивают влагой. Угу, если она думает, что наказывает меня молчанием, то не в моих интересах её разубеждать. Шлепнулся на своё место и начал продумывать предстоящий разговор.
Гоп-стоп, мы подошли из-за угла… Ну не «мы», положим, а я, но эффект неожиданности сохранился. Яся с готовностью остановилась, а моментально закрасневшая Тома вильнула взглядом и попыталась спрятаться у неё за плечом. Я ещё раз окинул взглядом опустевший после звонка на последний урок коридор и выставил вперёд ладони:
— Тихо-тихо, тормозим. Давайте спокойно поговорим, — и ободряюще улыбнулся девушкам глазами, — пошли к окну.
Яся внимательно прислушалась к моим интонациям и спросила:
— Я, наверное, пойду, сами разберетесь? — мы обменялись с ней понимающими взглядами. Да, повезло Томке с подругой.
— Да оставайся, секретов нет, — ответил я, видя, как Тома посильнее вцепилась ей в локоть.
Я прислушался к своим потрохам — как ни странно, волнения нет. Вот что значит подготовка и правильный настрой. Главное — вовремя вспомнить размер настоящих проблем, после этого все, что сегодня произошло, можно смело считать лёгким недоразумением.
Бросили портфели на подоконник и встали напротив друг друга. «А вот и неправильно, конфликтная расстановка», — сказал я себе и, развернувшись к окну, кивком пригласил девушек повторить маневр. Вот теперь всё верно, стоим рядком, Тома посередине, глядим в окно. Идиллия.
Чуть повернувшись, начинаю:
— Том… Извини, пожалуйста. Я не специально, это была случайность, но всё равно — извини за то, что стал причиной твоего расстройства. Я не хотел… честно! — прижал руку к сердцу и попытался поймать Томин взгляд. Пока безуспешно, стоит, потупившись, сцепила кисти, но плечи стали чуть менее напряжены. Яся одобрительно кивает из-за её плеча, мол, давай, жги глаголом дальше.
— Чёрт, Том! Было бы странно, если бы в этом возрасте девушке не нравился какой-нибудь парень. И мне глубоко безразлично, кто там тебе нравился некоторое время назад!
Тома метнула в меня взгляд и тут же отвела, но кисти расцепила и стала дышать свободнее. Похоже, я на правильном пути.