— Коли для ребятишек, мы не то что кролов, мы рыбок золотых разводить научимся. Только, дорогой товарищ председатель, с нами тоже нужно обхождение. А не так, как этот молодой человек. Ведь он что? Толком не объяснил — давай кролов, и баста! Это же не баран чихнул! Меня же потом еще и обувателем обозвал!
— Кем, кем? — это председатель заулыбался, ему, вишь, слово-то показалось смешным. В самый раз Маркел встрял:
— У нас конюшня пустует, так мы там кроликов-то и обоснуем.
— Ну нет, — это главный по животным с возражением, — им, кроликам, дух нужен хороший, а в конюшне не то. Тишину, само собой, и всякие там условия.
Главный лесничий сразу и лес отпустил, место нам выделил. И пошло-поехало. И сейчас кролов-то разводим. Мороки с ними не оберешься. Но надо! В детские садики мясо-то да еще в больницу.
К чему я тебе это толкую? Обхождение — великое дело. Особо его надобно иметь начальству. Обувателем-то запросто обозвать, тут ума не надо. И дурак сможет. А ты подход найди, растолкуй, что к чему, люди-то мы с понятием! Приходи, полюбуйся. Кролиху могу подарить. Потом шапку из шкурки сшить можешь, а мясо зажарить. Вкусные они, собаки, кролы-то!
Тихоня
Кержак-то Евлампий, умер он в позапрошлом году, жил вот с этого боку от меня, а Ичевы — с этой стороны. Видишь у них палисадник из неошкуренных сосновых тычинок. Самого-то Петра Ичева давно в живых нет. В конце войны израненный приехал. Успели мальчонку народить и нарекли Миром. Мир Петрович. Непривычно, правда? Отец, видать, истосковался о мире, вот и сотворил новое имечко. Только оно корней не пустило. Люди перекрестили мальчонку на свой, привычный лад — Мироном. А в паспорте так и осталось — Мир. Мать зовут Катериной, Катей, выходит. Она когда овдовела, Мирону-то было не больше годочка два. Трудненько пришлось, но баба не унывала. Парень рос тихоней. Сызмальства у него к музыке слух обнаружился. Катерина купила ему баян. Сначала пиликал всякую несусветность. Его бы в хорошие руки — вышел бы толк! А где найдешь эти руки? Музыкальной школы тогда и в помине не было, это ведь сейчас учись — не хочу. И на улице нашей мужики не больно балуются музыкой. Жил на соседней улице гармонист, Севка Шляев. Катерина к нему — поучи. Он, конечно, с полным удовольствием, не за спасибо же. Но трезвым-то его видели мало. Мыслимое ли дело мальчонке каждый раз зрить этого забулдыгу. Чему путному он научит? Катерина, ясное дело, ему от ворот поворот. Потому Мирон до всего доходил самоуком. Книженцию такую купил. Вот по ней и постигал баян. И так здорово навострился — заслушаешься! Бывало, сядет на крылечко, а у нас двор ко двору сходится, заплотом лишь отгорожены. А музыке что заплот? Она ведь как птица — везде пролетит. Сядет, значит, Мирон на крылечко, баян приладит на колени и кричит:
— Дядь Вань! Чего вам сыграть?
— Давай, — говорю, — волны.
— Какие, дядь Вань? — есть Амурские, а есть и Дунайские.
— Те, которые пожальче.
И играет. Слушаем мы со старухой, страсть как за душу брало. У старухи слезы текут, а она вроде и не замечает их.
— Мироша, — кричу, — спасибо, но хватит. Давай чего-нибудь веселенькое.
Он и веселенькое может. Как отхватит «барыню» или «камаринскую» — ноги сами в пляс просятся.
Само собой, Мирона на всякие праздники приглашать стали, особо на свадьбы. А он безотказный. Куда ни позовут — идет. Хмельного в рот не брал. Его и так уговаривали, и этак надсмехались, — мол, какой из тебя гармонист, ежели оскоромиться боишься? Но Мирон ни-ни! Что молодец, то молодец. И денег за игру не брал. Это уж совсем удивление. И жили не богато, а играл за спасибо. Катерина не ругала. Похоже, она сама парню внушала — нехорошо брать за музыку деньги. Свое понятие у бабы об этом.
Подрос Мирон-богатырь! И в кого такой уродился? Отец не то чтобы роста могучего был, нет, середнячок такой. И Катерина средней кости. А этот — поведет плечами, рубаха трещит. Баян как игрушку таскал, а ведь он нелегкий. А лицом весь в мать, такой же чернявый. В народе говорят, будто ежели парень на мать лицом схож, значит, счастливым будет. Может, и бывают такие совпадения, но не всегда.
Приглянулась Мирону девушка, такая кареокая и веселая. Водой не разольешь, любовь до гроба. И Катерине невестка приглянулась. Словом, дело потихоньку к свадьбе двигалось. Порешили так: сходит Мирон в армию и сразу под венец. Укатил Мирон в дальние края. Служил исправно, да он вообще по части дисциплины парень надежный. А тут закавыка приключилась. Та кареглазая взяла да замуж выскочила. Почему так случилось, не спрашивай, не знаю. Но соображаю так — ветреной на поверку оказалась. Катерина даже слегла от расстройства. Мирону кто-то написал об этом. Вот он и пишет матери: мол, особливо не расстраивайся. Коль кареглазая не выдюжила разлуки, стало быть, не было любви. А коль не было любви, то все стряслось к лучшему. У него, конечно, болело сердце, не без этого. Время все раны лечит. Оно поспешает, но не торопясь. Вроде вчера Мирона провожали в армию, а глядь-поглядь, красавец-гвардеец вернулся в материн дом. Чемоданчик на крыльцо, мать поцеловал и в первую голову за баян. Сел, как бывало, приладил баян на колени и кричит: