Он вскакивает, едва не запутавшись в своей длинной рясе, — густые черные брови и борода, растущая почти от самых глаз. Он бросается вперед, чтобы обнять меня, целует, а потом, отстранившись, останавливает на мне горящий взгляд:
— Адальберто Риззи выражает тебе свою глубочайшую благодарность, наш немецкий брат. Я живу здесь вот уже двадцать лет с тех пор, как Богородица показалась мне в гуще листьев тополя и многими знамениями доказала свое присутствие. — Братья помоложе обеспокоенно смотрят на него. — Да, да, спросите брата Микеле — я никому здесь не сказал правды. После Ее явления я начал проповедовать те же вещи, о которых вы, брат Тициан, как раз сегодня говорили. Слово в слово, уверяю вас. Но меня стали убеждать, что разум мой был смущен, что мне надо отдохнуть и заняться медитацией, что Мадонна не могла сказать всех тех вещей, о которых я рассказывал. Они меня убедили. Но теперь, услышав тебя, я вновь обрел то, что у меня отняли, и пламенными речами я возвещу миру: вера — в обновленном баптизме и в новом крещении, в благодеянии Христа распятого!
Он падает на колени, словно ноги больше не держат его.
— Окрести меня, брат Тициан, так как полоскание, которым меня удостоили в детстве, уже ничего для меня не значит. Окрести меня, хоть грязной водой из этого колодца: моей веры хватит, чтобы очистить ее.
Я оглядываюсь по сторонам: все замерли с открытыми ртами, кроме брата Витторио, грустно качающего головой. В этом месте, куда меня занесло совершенно случайно, я сделал уже достаточно. Лучше не рисковать, не совершать слишком пошлых поступков.
— Ты и сам вполне можешь окрестить себя, брат Адальберто. Именно ты должен стать свидетелем собственного обращения.
Какое-то мгновение он восторженно смотрит на меня, затем со всего размаху опускает лицо в грязную воду и начинает вертеть головой, вопя во всю глотку.
Все свершилось до обидного пошло.
Глава 21
Подпольный склад книжного магазина Ускве находится под землей. Единственный способ попасть туда — пролезть через люк, меньше локтя в диаметре, спрятанный между половых досок. Потом надо спускаться по лестнице, пока не окажешься в помещении, напоминающем и погреб и столовую. Но в комнате сухо: семейство Ускве тщательно продумало, как избежать того, чтобы хранящиеся там книги, самые неудобные и опасные, не пожрала сырость. Люки на входе и на выходе обеспечивают циркуляцию воздуха, так что я не смог сдержать дрожи — там гораздо холоднее, чем на поверхности.
Наш книгопечатник с фонарем показывает дорогу, пока мы не доходим до стопки книг, сложенных по всем правилам типографского искусства.
— Это здесь, господа. Тысяча экземпляров уже готова к отправке. Остальные будут напечатаны меньше чем через месяц.
Микеш показывает на половину пачки:
— Через несколько дней придут мои люди, чтобы забрать пять сотен экземпляров и переправить их на побережье. Остальные я возьму прямо сейчас и отвезу их с собой в Милан. Мы рассчитаемся еще до Пасхи.
Ускве прерывает его:
— Оставьте и мне сотню. Мне кажется, я смогу продать их здесь.
Свет лампы подчеркивает классическую средиземноморскую правильность его лица.
— Значит, вы вычтете это из моей доли. Повозка — на улице, можете начать грузить их прямо сейчас.
Мы возвращаемся в элегантно обставленную контору одного из крупнейших еврейских печатников Феррары. Шесть печатных прессов, дюжина страшно занятых рабочих, я зачарованно наблюдаю за синхронным ритмом их движений: заполнить печатную матрицу, закрасить ее чернилами, закрепить бумагу на станке, а потом опустить пресс и плотно прижать его, чтобы буквы отпечатались на бумаге. Немного погодя они уже вновь набирают страницы: одну за другой вставляют буквы в рамку, выуживая их из больших коробок, одним глазом наблюдая за манускриптом, а другим — за кусочками свинца.
В конце цепи — переплетчики, вооружившиеся иголкой, ниткой и рыбным клеем, чтобы придать книгам их окончательный вид.
Микеш подходит ко мне с самым равнодушным видом. Он понижает голос:
— Ускве и его компаньоны публикуют исключительно сочинения по иудаизму. Но для «Благодеяния» было сделано исключение.