Если бы во всем этом Содоме нашелся хотя бы один праведник, город был бы спасен.
Но этот самый человек так и не вернулся сюда. Только поэтому мне удалось сделать то, что я сделал, живя бок о бок с придворным теологом и направляя его по дороге, ведущей к гибели. И даже сегодня я уверен, что лишь ускорил неизбежное.
Единственный праведник ушел от нас.
Он спасся от кошмара и от безумной бойни.
Я смотрю на площадь с лестницы Святого Ламберта. Прилавки, сваленные в кучу и образующие баррикады, факелы, оружие, приказы, выкрикиваемые с одного конца площади на другой…
Надежды и иллюзии анабаптистов, поднявших восстание на этой площади, — Ротманн, Матис и Бокельсон предали их.
Не я. Я предал лишь одного праведника.
Именно на эту площадь я должен был вернуться, чтобы свести собственные счеты с человеком, которым я был когда-то. Не в аудитории Виттенберга и уж тем более не в палаццо Витербо. Томас Мюнцер, Реджинальд Пол: наивность, подобная сумасшествию пророков, предательская сама по себе. Никакого чувства реальности в отношении возможных последствий собственных действий: этих дней и этих поступков, никакой ответственности за тех, кого они вдохновили.
Лучше бы он свел со мной счеты — он, а не нож Караффы. Но тогда ты должен был остаться в живых, как-то пережить пятнадцать лет поражений и выжить даже во время голландского восстания. Должно быть, ты был принят в общину лоистов в Антверпене, ты должен был избежать мести Фуггера и, захватив с собой плоды той нашумевшей аферы, вновь появился в Венеции, стране беженцев, стал управляющим роскошным борделем и одновременно под именем Тициана начал путешествовать по Италии, распространяя анабаптизм.
Да. И турка можно обратить.
Теперь я могу спокойно возвращаться в Рим, чтобы встретить свою судьбу, которая всегда ждет использованных, изможденных и постаревших слуг. Банальный финал жизни, прожитой в гуще событий, слишком грандиозных, чтобы принимать в расчет тревожные чувства какого-то шпиона на закате его карьеры. Перед лицом всего этого, перед этими клетками можно сказать, что я никогда и не жил, никогда не проявлял особого мужества, особо не рисковал, даже в дни своего подлого и превосходно продуманного предательства — самого грандиозного предприятия, которое могут вообразить только безумно отважные люди. Безупречный расчет шпиона… И преданность лейтенанта капитану, которым он восхищался с первого дня… Эти дни переполнены воспоминаниями, единственными, которые наполнены противоречивыми чувствами, как и сама жизнь… Воспоминаниями, от которых я старался держаться подальше — ничтожный исполнитель грандиозного Плана. Пришло время окончательно разгадать эту тайну, так оно и есть. Наверное, мне следовало убить тебя тогда. Только так я мог бы выразить свое восхищение твоими действиями. Только так я мог бы удержаться от желания через пятнадцать лет, почти на склоне своих дней, вновь увидеть огонь в твоих глазах, грудью встретить холодную сталь твоей шпаги, капитан Герт из Колодца.
Глава 35
Луны нет. Я с трудом различаю блеск самых больших волн на берегу.
Малькантон, напротив, пытливо всматривается в темноту, словно может без проблем определять, что впереди и какое расстояние нас разделяет. Трудно сказать, сколько ему лет — обветренное лицо моряка, с которого не сходит озабоченное выражение. Руки как у паука и шрам, протянувшийся от глаза до плеча. Кто-то, должно быть, безуспешно пытался оторвать ему голову. Кто-то, скорее всего, очень пожалевший об этом. Малькантон, зона бедствий, северо-запад, откуда приходит непогода, губящая урожаи, штормы, топящие корабли. Если кого-то заинтересует его истинное имя, он вполне может отправиться на главную площадь Равенны, чтобы прочитать его, где оно выставлено на всеобщее обозрение вместе с ценой, назначенной за его голову.
И все остальные тоже могут похвастаться, как высоко их оценили. Мельга и Гуачин, братья Рази, больше года разыскиваются за убийство таможенника.
Тамбокк, не больше двадцати лет, с ангельским личиком и немереной силой. Законченный мошенник, унаследовавший от отца это ремесло вместе с ненавистью к властям и к священникам. Он скрылся от нас за стволом дерева — вглядывается в ночь за нашими спинами. Все звуки из соснового бора: стук и шелест ветвей — он распознает один за другим.
Эта узкая полоска из смешанных между собой земли и моря совпадает с границей. Она проходит между Венецией,