- Ты что, играешь на фортепиано? - спросил он недовольно.
- Играю, - отвечал равнодушно Грибов. Грибоедов подошел к нему. Грибов привстал.
- Что ж ты играешь?
- Разное играю, - неохотно отвечал Грибов. - Барыню играю.
- А ну, сыграй.
Грибов со скучным лицом сел на табурет и начал подбирать.
Барыня-сударыня, Протяните ножку,
Грибоедов внимательно слушал.
- Ничего не понимаешь, - вдруг сморщился он, - франт ты. Играть не умеешь, только мой фортепиано портишь. Играй лучше в бабки. Пош-шел. Так надо играть.
Он сел и сыграл. Грибов был недоволен.
- По-вашему так, - сказал он уклончиво.
- Ах ты, франт, - сказал Грибоедов, глядя на него удивленно, - а по-твоему как?
Грибов ничего не отвечал.
Грибоедов заходил по комнате. Тоска гнала его из угла в угол, поворачивала вокруг стола, та самая, знакомая, которая гнала его из Петербурга в Грузию, из Грузии в Персию, заставляла стравливать людей на дуэли и говорить грубости женщинам.
- А где Вильгельм Карлович? - спросил он Грибова.
- Кататься уехали.
- Что так поздно? Куда - не знаешь?
- Не сказывали. Грибоедов встревожился.
- Сказали - не беспокоиться. Сегодня позднее приедут.
Грибоедов сел за стол и начал писать записку Воейкову:
"Я умираю от ипохондрии, предвижу, что ночь всю проведу в волнении беспокойного ума, сделайте одолжение, любезный Николай Павлович, пришлите мне полное число номеров прошлогоднего Вестника, хоть и нынешнюю последнюю тетрадь, авось ли дочитаюсь до чего-нибудь приятного.
Ваш усердный Грибоедов.
Коли эта записка не застанет вас дома, то, когда назад придете, пришлите со своим человеком".
- Снеси к Воейкову, - протянул он Грибову.
Прошло еще полчаса. Было уже совсем темно. Напротив по улице скользящим шагом прошел Похвиснев. Грибоедов узнал его по походке. Он вдруг встревожился не на шутку.
- Куда Вильгельм запропастился? Он выбежал, оседлал коня и поскакал.
IX
Когда человек прицелился, Вильгельм быстро в него выстрелил и дал шпоры коню. На скаку, пригибаясь к луке, он обернулся. Человек гнался за ним. Он, не целясь, выстрелил снова. - Черт, промах.
И тотчас прожужжала пуля у самого уха. Конь прянул. Вильгельм несся над обрывом, над бездной, по прямой нитке дороги, крепко сжимая повод. Сзади бежал необыкновенно легко и быстро человек. Опять пуля. Конь вдруг заржал, дрогнул, захрипел и, пошатнувшись, рухнул. Вильгельм не успел вытащить ногу из стремени, нога запуталась. Падая, он сильно ушибся.
Так он пролежал с минуту, корчась от боли, стараясь высвободить ногу из-под коня.
Через две минуты человек в высокой шапке будет здесь. Вильгельм рванулся изо всех сил и выволок ногу из-под коня. Он попробовал встать, застонал и пополз, как длинная ящерица, неожиданно и быстро, волоча больную ногу и мерно, как будто нарочно, стоная.
Имеет ли смысл ползти дальше?
Он все равно не уйдет.
Шагов еще, однако, не было слышно. Вильгельм посмотрел вперед. Шагах в пяти от него был огромный дуб. Он вырос на самом склоне дороги, нижние ветки его были в уровень с обрывом.
Секунда - и Вильгельм решился. Он быстро подполз к дереву. Дуб был точно такой, как в царскосельском саду. Вильгельм прекрасно лазал по деревьям. Корчась от боли, он повис на ветке.
Он почти терял сознание, но сжимал ветку крепко, как прежде повода. Усилие - вторая ветка, еще усилие - третья.
Дальше было дупло, огромное, в человеческий рост.
Вильгельм не смотрел вниз, внизу была бездна. Он сделал движение ногой, закричал от боли и упал в дупло.
Сразу пахнуло прохладной гнилью.
На секунду стало темно, как в холодной и темной реке, волна кружила его, водоворот засасывал ногу.
Он открыл глаза. Дупло, темное, сухое, прохладное, над головой поет комар. Легкий звон сверху, и мимо Вильгельма пролетела ветка.
Вильгельм выглянул.
Внизу стоял чечен и стрелял в дуб. Он его заметил. Он хотел снять его с дуба спокойно и безопасно, как птицу.
Вильгельм ощупал пояс, за поясом был один пистолет.
Он прицелился.
Рука его дрожала.
Выстрел - промах, еще один выстрел - снова промах. Надо стрелять медленно. Вильгельм почувствовал тоску.
Сидеть в дупле и ждать смерти!
Он еще раз прицелился и снова выстрелил. Чечен закричал, схватился за ногу и быстро приложился. Вильгельм нагнул голову. Пуля вонзилась в дупло над самой его головой. У него оставался один заряд.
X
Грибоедов скакал долго. Никого не было. Он подумал, повернул коня и поскакал по самой опасной дороге, вдоль обрыва. Было уже очень темно.
"Убежал, убежал, отчаянная голова, - почти плакал он. - Хочет в Грецию попасть - попадет в плен, насидится в подвале. Эх, Вильгельм, донкихот, франт ты милый..."
Конь захрапел и шарахнулся. Поперек дороги лежал труп коня. Грибоедову вдруг стало страшно. Машинально он повернул коня и поскакал назад. Потом его желтое лицо порозовело. Он со злостью дернул поводья и снова поскакал вперед. Доехал до павшей лошади, спешился я подошел к ней. Похвисневский жеребец. Стало быть, Вильгельм... где же Вильгельм? Он дошел до обрыва и посмотрел вниз - убит, сброшен в пропасть? Он растерянно смотрел в темноту, ничего не было видно. Над самой его головой раздался стон.
- Это еще что такое? Кто здесь? - закричал Грибоедов, и опять ему стало страшно.
Кто-то опять застонал. Стон шел с дерева. Грибоедов взвел курок и подошел к дубу.
- Кто здесь? - закричал он.
- Будьте добры, помогите мне выйти из дупла, - сказал голос.
- Что за чертовщина, - сказал Грибоедов. - Это ты, Вильгельм?
- Александр, - обрадовался в дупле голос. Грибоедов вдруг начал хохотать. Он никак не мог сдержать смеха.
- Что же ты в дупло забрался, милый?
В дупле тоже раздался смешок, очень слабый. - Я отстреливался. Потом, немного погодя:
- У меня, кажется, нога сломана.
Грибоедов стал серьезен. Он полез по веткам и стал спиною к дуплу.
- Садись ко мне на крюкиши.
Он выволок Вильгельма. Тут он заметил, как тот бледен и слаб. Он усадил его на коня.
- А кто же в тебя стрелял? Где он? Вильгельм показал на пропасть.
XI
Пришлось пролежать недели три в постели. Александр ухаживал за ним нежно. Был у него раза два Ермолов, но сидел мало и хмурился. Шутки не удавались, и Вильгельм как-то сразу ощутил, что Ермолов перестал быть героем его воображения.
Раз Грибов доложил:
- Николай Николаевич Похвиснев.
Грибоедов спокойно повернул голову и сказал, не вставая:
- Вильгельм Карлович принять господина Похвиснева сейчас не может.
Все три недели Александр был сумрачен, по вечерам куда-то уезжал и возвращался поздно. Вильгельм так и не узнал, куда он ездил. Грибоедов не мог простить себе страха, который он испытал тогда, ночью, разыскивая Вильгельма. Он ездил каждый день по той же дороге и подолгу простаивал у дуба, ожидая нападения.
Когда Вильгельм поправился, жизнь пошла старая: сад Джафара, беседы с Листом, собрание.
Раз, входя в собрание, он в сенях вспомнил, что забыл дома книжку, которую обещал Воейкову. В передней комнате разговаривали и смеялись.
- Нет, воображаю себе этого Хлебопекаря в дупле, - говорил чей-то прыгающий от смеха голос.
Вильгельм покраснел и прислушался.
- О нет, вы его не знаете, - говорил другой, - Вильгельм узнал голос Похвиснева. - Поверьте, наш Хлебопекарь знает, что делает. Он своей простотой в доверие кому надо очень ловко влезает.