— Мужа морочит, жене могилу пророчит. Вот — нож гадину уничтожь!
Шаманка поднялась на ноги и, вяло отряхнув одежду, побрела в угол.
Бечевка волочилась за ней, как хвост побитой собаки.
— Ульяна… — прошептала Хоборос. — Скажи ясно: кто эта девка?
— Не знаю. — Шаманка достала гребешок и стала причесываться.
— Как же я узнаю, кого опасаться?
— Духи ушли. Я ничего не знаю — это они говорили, а не я. Ты все слышала — ты и решай!
— А ты… ты ничего не слышала, когда говорила?
— Я была ими. Они ушли.
— Бери скот, бери деньги, только скажи!
— Не надо мне твоего скота. Верни моего иноходца.
— Так ты не скажешь?
Хоборос бросилась на шаманку с тростью. Но Ульяна лишь плечом повела.
— Давай-давай! Ударь трижды за мою правду.
Она уже успела пригладить волосы и оправить платье и ничем не напоминала ведьму, которая корчилась на полу несколько минут назад. Уходя, она обернулась, засмеялась и презрительно бросила:
— Да ты и сама прекрасно знаешь. Чего спрашиваешь? Лучше верни моего скакуна!
XV
«Нюргуна, милая!
Долго ждал я тебя за усадьбой, но ты или не нашла меня, или совсем не вышла. Так и не удалось нам поговорить. А сказать тебе я должен много.
Ты, конечно, знаешь уже, что я ушел от твоей тетки и больше к ней не вернусь. Буду хлопотать о разводе. Знаю, что это дело не простое, но иначе я не могу. По двум причинам: во-первых, я не люблю Хоборос. Более того, я ее ненавижу. За ее ревность, попреки, за злобу и нечестность к бедным людям — не забывай, я тоже из их числа. Во-вторых, я люблю тебя.
Да, Нюргуна!
Я люблю тебя, давно и крепко. Но я боялся этого чувства, мне оно казалось подлым. Я боялся испортить жизнь всем нам троим — тебе, себе и ей. Теперь все кончено. Как ни связывать разорванную веревку, все равно останется узел.
Я знаю, ты тоже любишь меня. Две души, задавленные деспотизмом имеющих власть и богатство, не могли не узнать друг друга, не потянуться друг другу навстречу.
И вот что я тебе скажу, моя любимая: нам надо бежать отсюда. В город. Туда, где остались мои друзья. Туда, где бессильны длинные руки твоей тетки. Не думай, что я пишу так ради красного словца. С тех пор как я ушел из усадьбы, тебя некому там защитить.
Ты сама не знаешь, какая страшная опасность тебе грозит. Гнев этой чудовищной женщины может обрушиться на тебя каждую минуту. Напрасно ты будешь оправдываться — тебя и слушать не будут. Надо как можно быстрее бежать из Кыталыктаха.
Пока я не разведусь с Хоборос, мы будем жить как брат с сестрой. И обязательно разыщем твою мать! Я уверен, она жива. Я разошлю письма во все улусы. Кто-нибудь ответит, где она!
Но ты уже взрослая девушка и должна понимать, что нам потребуются деньги, много денег. Когда еще я найду место учителя, да и не приносит оно доходов. А жить надо.
Все кругом говорят, и я верю, что это правда: у Хоборос припрятано золото. Целый клад, доставшийся от предков. Половина этого клада должна по праву принадлежать тебе. Когда-то Хоборос обманула твою мать. Не допусти, чтобы она обманула и тебя.
Узнай у Боккои, где хозяйка прячет золото, и дай мне знать через Петю. Мы не задержимся в Кыталыктахе ни минуты.
Обнимаю тебя нежно.
Твой Василий».
«Твой Василий… — повторила про себя Нюргуна, осторожно коснувшись Листка бумаги губами: — Мой… Неужели он мой? Он пишет, что найдет мою мать, что никогда не вернется к Хоборос… что мы…»
Эту записку ей сунул, заговорщицки подмигнув, Беке, когда она готовила пойло для коров. «От Василия», — шепнул он. Нюргуна едва дождалась, когда останется одна. Наконец Боккою позвали к госпоже.
«Да, надо спросить у Боккои, где золото…» Нюргуна еще раз пробежала глазами записку и осторожно сложила ее.
«А зачем? Неужели без золота не прожить?»
Она представила себе, как она и Василий ночью, тревожно озираясь, отпирают замки, роются в каком-то хламе…
«Да ведь это воровство!»
«Но ведь вы возьмете только долю вашей матери».
«А откуда я знаю, какова эта доля?» «Сказано же, половина».
«А если возьмем больше? Да и кто будет знать, что я взяла лишь свою долю? Скажут: ограбила тетку. Ведь это позор!»
Нюргуна скомкала бумагу и швырнула в огонь.
«Но ведь пишет Василий».
Она рванулась было ко вспыхнувшей записке, но тут же отдернула руку.