— Конечно, можно и не тревожить клада. Но ведь это значило бы дать вору возможность свободно распоряжаться украденным! И потом… Неужели тебе не хочется преподнести тетке такой сюрприз в отместку за ее издевательства? Представляешь? Эта жадина обшаривает свою кладовую, а там… — Василий злорадно засмеялся. — Наконец, благодаря этим деньгам можно будет помогать бедным. — Он внимательно посмотрел в глаза девушке. — Нам будет очень трудно без них.
Нюргуна уронила голову ему на грудь.
— Я боюсь, — прошептала она. Василий с досадой хрустнул пальцами.
— Нюргу-на-а! — послышался с дороги крик Аныс. — Сколько тебя ждать? Ехать по-ра-а!
Василий потер лоб.
— Мы еще поговорим об этом. Я найду способ встретиться с тобой. А теперь беги. Если что случится, дай знать через Петю.
— Хорошо, — сдавленно проговорила Нюргуна.
Она быстро взглянула на Василия и опрометью бросилась к дороге.
Аныс решительно хлестнула лошадь, когда Нюргуна села.
«Что же делать… что мне делать?…» — чуть не рыдала Нюргуна.
Отъехав на порядочное расстояние, Аныс придержала коня и смахнула слезы со щек подружки платочком не первой свежести.
— Чуяло мое сердце, что ничего хорошего это озеро не сулит, — ворчала она. — Господа — они все такие: начинают с красоты природы!.. Ты, Кыыс-Хотун, держись от него подальше. Тетку надул и тебя до гроба доведет! И что ты в нем нашла такого? По мне, так Беке в тысячу раз лучше.
Они вернулись в усадьбу к полудню следующего дня, объехав еще несколько арендаторов. Встретить их на крыльцо вышла сама госпожа.
— Ну как? Чем порадуете? Много масла запасли должники? Когда еще ждать? — нетерпеливо спросила она.
— М-много… — выдавила Нюргуна. Мысли ее были далеки от масла.
— Однако у Тихона не все коровы доятся! — солгала Аныс. — Да и сами чуть живы.
— Что ты говоришь? Заболела Ирина? — встревожилась Хоборос. — А кто же будет доить коров?
— Ирина ничего, — чувствуя, что переборщила, исправилась Аныс. — Дети покатом лежат.
Хоборос успокоилась.
— Ах, дети!.. И у, этого добра хватает. Не страшно. А где вы ночевали?
— У кузнеца Тита!
К крыльцу приковылял толстогубый Ланкы и уселся прямо на ступеньку. Девушки, воспользовались его появлением, шмыгнули за угол. Ланкы, развязав кисет и затолкав в нос большую понюшку, оглушительно чихнул.
— Что это ты расчихался? — неодобрительно произнесла госпожа.
— Ээ, крепкий табак… крепкий, его, однако, не нюхают, курят, наверно. Сын кузнеца Тита угостил.
— Где это ты успел с ним встретиться?
— Да вот только что, за тем озером. Коня потерял — ищет. Табачок-то ему хозяин отсыпал.
— Василий? Он у кузнеца?
— Был, наверно.
— Сегодня ночевал?
— Не знаю, однако. Может, и ночевал.
Ланкы с удивлением воззрился на госпожу. Он никак не мог понять, отчего Каменная Женщина так изменилась в лице.
— Э-э, наверно, не сегодня! — врастяжку заговорил он. — Только сейчас вспомнил — ты же сама говорила, что в город уехал.
Но Хоборос его уже не слушала. Схватившись за голову, она бросилась в дом. Грохнула дверь, содрогнулись тяжелые бревна. Через мгновенье из дому выскочила Боккоя. Она беспомощно огляделась вокруг.
— Где Нюргуна? Хоборос кличет.
— Однако там, — показал Ланкы за угол большим пальцем. — Нюргуна!
— Что ты натворила? — с тревогой прошептала Боккоя. — На Хоборос лица нет. Иди! Она тебя зовет! Но смотри, поосторожней!
— Я? Ничего не натворила, — удивленно вскинула брови Нюргуна.
Госпожа стояла посреди комнаты, сжимая в руке тяжелую трость, украшенную серебром. Не раз гуляла эта трость по спинам провинившихся холопов.
«Что это с ней», — успела подумать Нюргуна.
— Ну, — послышался свистящий от гнева шепот Хоборос, — что скажешь?
— А что я могу сказать? — отозвалась Нюргуна, делая невольно шаг назад.
— Расскажи хотя бы… как с моим мужем ночуешь под чужой крышей.
— Что вы, тетя!..
— Говори! Мне все известно. Где Василий?
— Н-не знаю, — пробормотала Нюргуна, с ужасом следя за тем, как толстая трость вздымается над головой хозяйки.
— Знаешь!
— Нет!
— Признайся, он подговаривает тебя украсть золото?
— Нет!
— Задушу, змею! — взвизгнула Хоборос и что есть силы ударила тростью. Нюргуна и сама не могла потом вспомнить, как успела подхватить с пола табуретку и заслониться. Только во дворе, бессмысленно глядя на ножку, оставшуюся в руке, она поняла, что ей грозило.