Скорее всего дозоры дежурят круглые сутки. В отряде не меньше сорока человек, и это позволяет держать дозорных свежими и внимательными. Ещё один плохой знак.
Даже ночью бежать будет сложно. Свет луны и звёзд вполне выдаст его движение в кажущейся темноте. Пасмурная погода размоет глину и мягкую почву, укрывшую скалы, снизит скорость его передвижения во много раз, и он просто не успеет уйти достаточно далеко. А его удачи вряд ли хватит на то, чтобы дождаться безлунной ночи или пьяных или уставших дозорных, слишком уж редко такое случается.
Удовлетворившись осмотром окрестности и дозорных постов, они снова спустились в недра скалы. Один из вырубленных коридоров частично не имел стен, и спускался к выходу в ущелье и другой стороной уходил в несколько широких помещений с низкими потолками, которые, судя по запаху служили то ли кухней, то ли складом, и были отделены тяжёлой дверью.
Мерроу тихонько открыла её, пользуясь свой силой, и прошла внутрь, надеясь видимо, застать своих подчинённых врасплох.
В этот же момент, мимо стола у стены, за которым играли в карты трое бандитов, попыталась прошмыгнуть забитая служанка. Один из игроков, поймал её руку, подтянул к себе и с размаху шлёпнул по заднице. Та даже не вскрикнула и, не поднимая глаз, попыталась вырваться и убежать. При виде Мерроу, вся троица вздрогнула, поднялась и поспешила удалиться за дверь, а отпущенная девушка кинулась в другую сторону.
— У неё странное имя, — Мерроу перехватила напряжённый от сцены взгляд Кальдура. — Италия. И она тут по своей воле. Она сделала кое-что очень плохое, и теперь будет отрабатывать свой грех... Ты можешь говорить и спрашивать свободно, пока мы гуляем и эта прогулка приятна.
— Как называется это место? — выдавил из себя Кальдур.
Она ждала, что он спросит другое, уже готова была наказать его, но он прошёл проверку.
— Никак. И мы никак не называемся. Когда даёшь названия вещам — это только всё портит. То, что тебя восхищало становиться привычным. То, что тебя пугало, перестаёт быть страшным. То, что было тебе дорого, заставляет скучать. Я хочу быть чувством, необъятным и необъяснимым, и хочу быть моментом, который не существует никогда, кроме сейчас. Понимаешь?
— Да.
— Эх, — она ухмыльнулась добродушно и потрепала его по волосам. — Что б ты понимал, щеночек. Может, тебя и пытались жизни учить, да недоучили. Не вобьешь это кулаками, палками и ремнём. Да и не видел ты ничего из своей деревни.
Кальдур промолчал. Он почти не смотрел под ноги, не сводил взгляд с её лица и спины, пытался понять, есть ли в ней, что-то за что он сможет уцепиться и потянуть. И может быть вытянуть на свет что-то, что покажет у неё хотя бы подобие души.
Следующая комната была набита кучами барахла, инструмента и старых, пыльных вещей, выходы из неё вели вглубь скалы и в ещё одну комнату, скрытую дверью.
— Ну? Что смотришь? Спрашивай. Я же разрешила.
Они остановились перед дверью. Под её строгим взглядом, Кальдур немного замялся, но всё-таки спросил:
— Прости, госпожа, за мою дерзость, но… тебе дана великая сила, мне вдруг стало интересно, кто тебе её дал и зачем?
— А какая разница?
— С великой силой можно сделать великие вещи, — подумав, ответил Кальдур.
Мерроу напряглась, схватила его поводок и рванула с такой силой, что Кальдур стрелой ушёл вниз и столкнулся подбородком с каменным полом. Искры посыпались из глаз, поводок снова натянулся, начал душить его, а Мерроу рывком перевернула его на спину и уселась сверху на грудь.
— Зачем ты спросил это?
— Просто… — прохрипел Кальдур. — Просто… я никогда… не видел такую женщину…
— Какую?
— Невероятную… — выдавил Кальдур первое пришедшее на ум слово.
Оно прозвучало достаточно нелепо, что Мерроу отпустила хватку, смерила его жестоким взглядом, поднялась и рывком подняла его с пола.
— Когда тебе разрешено открывать свой рот, десять раз подумай, что ты им делаешь. Сама разберусь кто я и какой мне быть. Больше не порти прогулку. Беседа должна быть лёгкой, как дуновение ветра, и не оставлять после себя отвратительный привкус, как водка. За эту оплошность отработаешь ночью. Я покажу тебе, что должен делать твой рот, чтобы я была спокойной и благожелательной. Понял меня?
Кальдур кивнул, отряхнулся и пошёл за ней.
«Прогулка» подошла к концу. Его услуги собеседника не требовались, Мерроу потеряла к нему интерес, перешла к исполнению своих обязанностей, требовала доклады со встреченных подчинённых, отчитывала их по серьёзным и надуманным поданным.
За дверью их встретили ещё два бандита, занятых совсем уж не бандитскими делами — оба писали в больших тетрадях, один сидя, другой стоя у ряда полок. Мерроу стало интересно, что они там насчитали. Выслушивая доклад, она то и дело дёргала поводок Кальдура, но затем тоже он достал её, и был привязан словно лошадь в соседней комнатке, которая действительно оказалась кухней.
— Италия, — шепнул Кальдур.
Девушка испуганно дёрнулась, и чуть не выронила нож, которым чистила картошку. Сделала несколько глубоких вдохов, справилась с приступом страха, но так и не обернулась. Кальдур снова шепнул ей:
— За что ты здесь?
— Нельзя говорить, — тихонько ответила девушка. — Будет только хуже. Только когда они просят.
— Она тут, потому что сказала то, что думает о Мерроу, когда та вырезала её родную деревню.
От громкости и уверенности голоса голова Кальдура вжалась в плечи. Из глубин помещения вышла полненькая низкорослая женщина с копной непослушных волос и скривила губы. Италия при её виде снова вздрогнула, замолчала и вернулась к готовке.
— Не боись. Двери тут такие, что даже она не услышит, что мы тут делаем. Я Лорен. Старика, который возится в кладовке, зовут Фолкнер. А Италию ты уже знаешь, как погляжу… Мерроу решила убить всю её семью в наказание за её длинный язык, хотя… Италия и говорила правду. Ей удалось выторговать их жизни в обмен на свою. Меня они просто захватили в трактире, потому что я умею готовить. А Фолкнер… Фолкнер хотел забрать у них своего сына, но не успел. Он погиб в одном из их набегов, снюхался с ними по молодости и горячности крови. Идти горе-отцу просто не куда. А тебе похоже не повезло больше всех.
Кальдур непонимающе уставился на кухарку, та ухмыльнулась.
— У неё бывают такие… хм… «увлечения». Но ни один из её… «питомцев» не прожил и месяца. Так что… я бы на твоём месте не радовалась так.
— Я и не радуюсь, — ответил Кальдур, поняв, что он единственный не чувствует себя тут пленником. — Я понимаю. Просто могло быть и хуже.
— Твоя правда, — согласилась Лорен. — Всегда может быть хуже. Бежать надумал?
Кальдур пожал плечами.
— Будь тут хоть какой-то выбор — я бы тебе не советовала. Ещё никто не убежал. Но зная, что с тобой будет — отговаривать не буду.
— Бежать… вряд ли буду.
— Попробуешь убить её? — Лорен усмехнулась, услышав сталь в его голосе. — Были и такие. Только всё одно. Ведьма она, и никто её не убьёт. Разве, что сам Морокай к себе домой утащит, назад, но что-то я не думаю, что это в его интересах. Надо ж было сотворить такое чудовище по наши души… Но ты всё равно попробуешь. Вижу у тебя в глазах ещё больше смерти и холода, чем у наших парней.
— Наших?
— Ну да, — теперь Лорен пожала плечами. — Других-то нету у меня. Вот и стали «нашими» за столько-то лет. Бывает так.
— Я ещё не решил, что буду делать.
— А ты и не торопись, — Лорен подмигнула ему. — Первые неделю-две она ласковая обычно. Пока раздражать не начнёшь.
— Значит, она чудовище? — пробормотал Кальдур, думая о своём.
— А ты пока не согласен? Что-то в ней есть да, колдовская сила какая-то и притяжение. Думаешь, чего эти мужики все по её указки туда-сюда ишаками скачут, да глаза при ней в полу держат? Но это не значит, что она не чудовище.
— Какой совет дадите?
— Перед смертью не надышишься. Так что… дыши пока есть возможность. И уйди достойно. Разницы-то никакой, всё один конец, но как его встретишь… я вот посмотрела уже на много таких концов, и думаю, что тут не надо слабины давать.