Прозрачный пакетик с чем-то рассыпчатым и зелёным под моими ногами привлекает мое внимание. Я машу Витьке и сам присаживаюсь на корточки. Неизвестный предмет лежит почти у самой стены, а со стороны, наверное, кажется, что я присел, чтобы зашнуровать кроссовки.
Поднимаю голову и, выразительно глядя на Витьку, прикладываю палец к губам. Друг непонимающе хмурится и обращает внимание на то, что меня так зацепило, чуть склонившись.
— Че за... — начинает друг. — Ты думаешь, что это то, о чём я...
Я перебиваю его:
— Нет, это зеленая соль, ага.
Витька выдает длинное «мда-а-а, приплыли», вглядываясь в пол и опершись ладонями о свои колени. Но следом тут же хватает меня за шиворот, дёрнув наверх. Вряд ли он сильнее меня, но от неожиданности такого действия я против своей воли резко поднимаюсь.
— Пошли, — громко шепчет он мне, толкая прочь отсюда. В этот момент как раз мимо нас проходит одна из учительниц. Витька наскоро выпроваживает меня из зала, подтолкнув меня в спину. До двери всего несколько шагов, поэтому я с лёгкостью, как кукла, выбираюсь в коридор.
— Витька, тебя кто-то укусил или что? — не понимаю я, вспылив на друга.
Тот в ответку прикладывает палец к губам, повторив мой недавний жест.
— Пошли домой, — бросает он.
Повиновавшись его тайному плану, я иду следом, сначала сбегая по лестнице со второго этажа на первый, проходя мимо вахтерши и попрощавшись (не услышав от неё «до свидания»), выбираюсь на улицу, сразу же глотая свежий воздух. И, наконец, слышу голос школьного тайного агента.
— Ты ж понимаешь, что нам нельзя было находиться рядом с этим пакетиком, что бы это ни было.
Тут я не выдерживаю.
— Но там не было наших отпечатков. Зачем так позорно сбегать?
Витька хмыкает и даже становится хмурым.
— И всё же мы ближе всех находились к нему. Мало ли что... И вообще, — его лицо слегка просветляется, и он хлопает меня по плечу. Как обычно, прежде чем мы разойдемся в разные стороны, достигнув клумб у забора перед школой. — Вечер выдался, честно, дурацким. Забудь и это, как и случай с Вадиком. Сам же сказал расслабиться. Вот и расслабься, ну чё ты, — он улыбается, машет и прощается, развернувшись и без ненужных слов, уходя всё дальше.
Я засовываю руки в карманы брюк, стою пару мгновений, провожая его, пока он не заворачивает за угол забора. И потом тоже иду домой.
Остаток вечера проходит стремительно. Чай с печеньем. Мама с папой ложатся спать, и им некогда расспрашивать меня о чём-либо. Я исчезаю в своей комнате, зарубившись в игрушку на телефоне. Два часа проходят, как пять минут. От усталости и впечатлений я всё же засыпаю прямо так — быстро и с телефоном на груди. Будит меня звонок. В комнате уже темно, ведь родители побеспокоились о качестве моего сна и вырубили свет. На экране высвечивается Витька и время — час двадцать пять.
Я беру трубку и первое, что слышу, оказывается тем, что приковывает меня к кровати похлеще всякого изнеможения:
— Там в Новостях Телеграма выложили... какой-то школьник с зеленым порошком... тот самый пухлый... умер.
Глава 2
Я почти не сплю этой ночью. Сон поначалу не идёт, и я тупо ворочаюсь с боку на бок. Сердце стучит как на марафоне, и на минуту проскальзывает мысль, что надо встать и пойти к родителям, как в детстве. Когда мне снился страшный сон и я просыпался в холодном поту, ноги сами несли меня скорее через коридор направо, в родительскую спальню. Папа, правда, порой храпел похуже всех монстров из кошмаров, но всё же он был таким родным и любимым, что я скорее ложился между ним и мамой. Я полз к ним на четвереньках, стараясь не разбудить слишком резко, но мама всё равно спала чутко.
— Сынок? Что такое? Опять что-то страшное?
— Угу, — бурчал я и заваливался в тёплые мамины объятия. Тут же просыпался и папа, сонно причмокивая губами. Он, ничего не говоря, подтягивался поближе с закрытыми глазами и обнимал нас с мамой. Мы лежали так несколько минут. Иногда мама говорила что-то вроде «все эти монстры ненастоящие, их придумывает твоя богатая фантазия, Лёнечка». Я слушал её внимательно, тяжело дыша, пока унималось моё беспокойное сердце. Но ещё через пару минут становилось жарко, тесно и неудобно, поэтому я, кряхтя, выбирался вниз по кровати, наружу из объятий мамы с папой. Отец-то уже подавно спал, а вот мама напоследок желала мне доброй ночи безо всяких страхов, а только с добрыми историями. Я возвращался в свою комнату, ложился в прохладную постель и с силой сжимал веки, чтобы прогнать оставшиеся картинки. Но усталость и детская сонливость брали своё — я засыпал быстрее, чем успевал даже бы досчитать до тридцати.