— Нет. — Её голос дрогнул, когда она сказала это простое, но такое важное слово, и он остановился.
Малфой не стал удерживать её, когда она попятилась назад, не схватил её за руку, когда она развернулась и зашагала прочь. Он просто смотрел на неё и не смел пошевелиться.
Гермиона была уверена — он не хуже неё понимал, что она хотела сказать «да», но как всегда соврала. Просто сейчас ложь спасала их обоих от неминуемого разрушения, а в том, что оно наступит, не сомневался никто из них двоих. И до тех пор, пока это их спасает, она будет говорить «нет», а он будет слышать «да», но, все же, сдерживать себя.
Пока кто-то из них окончательно не сломается.
***
Он наблюдал за ней весь вечер. Конечно, она видела его, но отчаянно игнорировала, игнорировала упрямо, от души, так, как умеет только она. Прошло три года, а она не изменилась ни капли: всё то же миловидное, живое лицо, та же по-девичьи хрупкая фигурка, и, конечно, тот же огненный характер, прямо под стать цвету волос.
Она смеялась, улыбалась тому, кому сейчас он завидовал больше всего. Тот, другой, по-хозяйски обнимал её за талию, изредка быстро целовал, и наверняка уже успел привыкнуть к ней, как привыкают к красивой вещи или к чему-то новому, но уже полюбившемуся: поначалу восхищаются, а потом воспринимают, как должное. А она отвечала на его ласки, откликалась на прикосновения, и со стороны они казались вполне себе счастливой парой, если бы не одно «но»: она не смотрела ему в глаза. И это было главным показателем того, что что-то не так.
Блейз видел, как она нервничает, места себе не находит, но он не знал, что послужило тому причиной. Конечно, ему хотелось бы верить, что она так нервничает из-за него, но он не был настолько самоуверенным, чтобы уповать на это. К тому же, после того, как она, оставшись наедине с Грейнджер, поговорила с ней, и та куда-то ушла, Джинни, хоть и пыталась изображать беззаботность, всё же приуныла ещё больше. Поттер с Роном, кажется, не заметили этого, наверняка, привычно не заметили, как и многие, кто не замечал, сколько тоски в душе этой с виду жизнерадостной девушки. И лишь он, Блейз, видел её насквозь, лишь его Джинни никогда не могла обмануть. Он знал, когда ей плохо, а когда хорошо, знал, когда весело, а когда грустно. А раньше он ещё и знал причины, из-за которых она смеялась или плакала, да и вообще, испытывала какие-либо эмоции, и именно поэтому сейчас было больнее всего осознавать, что теперь эта его привилегия безнадежно утрачена, как и утрачено все то, что их когда-то связывало с ней, с той, которую он…
Они с Малфоем развлекались от души, пили дорогой огневиски и не слишком охотно, но все же поддавались на уговоры случайных девушек потанцевать с ними, хотя Блейз знал наверняка, что им двоим не до веселья. Они не обсуждали запретную тему отношений Драко с Грейнджер, как, собственно, и не говорили о том, что у самого Блейза на душе.
А на душе было тоскливо, откровенно хреново, настолько, насколько может быть хреново человеку, который внезапно понимает, что просто не способен отпустить болезненное прошлое и жить дальше. Прошлого было слишком много, и оно слишком много значило для него, все ещё слишком много значило. Он не хотел быть эгоистом, но не мог им не быть. Он все ещё надеялся, что может быть, что все-таки…
Он не рассказал Малфою о ней, хотя мог быть уверен в том, что тот поймет. Просто эти чувства, эти воспоминания были чем-то единственно светлым, чистым, таким сокровенным для него, что он просто не знал, как вообще можно говорить об этом, осквернять пустыми разговорами. Он просто боялся, что если все то, что хранилось в его душе долгие годы, облечь в слова, оно может исчезнуть, ускользнуть, раствориться. Сейчас ему осталось только помнить, держаться за прошлое, не надеясь или все же надеясь обрести гармонию в настоящем. Как правильней?
Нет, он не жаловался на то, что жизнь к нему несправедлива, просто он привык к тому, что — как это люди говорят? — счастье обходит его стороной. «Счастье» — навязчивая идея большинства, дурацкое слово, смысл которого он до сих пор не познал, но подозревал, что это нечто, похожее на то, что он испытывал рядом с ней, в те часы их поначалу несмелых, а затем по-настоящему необходимых встреч. А может, он уже получил свое? В любом случае, он бы ни на что не променял те их общие моменты в далеком прошлом, когда они оба— да, пожалуй! — были счастливы вдвоем.
Слышишь, Уизли? Не променял бы!
Словно и впрямь внимая его немому крику, она взглянула на него из-под опущенных ресниц. Наверняка, она не хотела задерживать взгляд, но задержала. И он вложил в свой молчаливый, визуальный посыл столько, сколько только мог ей дать, вложил все чувства и эмоции, которые сейчас были на поверхности, от которых он едва не задыхался. И этого хватило, чтобы она вздрогнула, сморщилась от понимания тех невысказанных слов, что все ещё были здесь, между ними, как будто бы и не было этих трех лет разлуки.
Она отвернулась, а он понял, что она услышала все, что ему не хватило смелости сказать вслух.
Блейз был слишком увлечен своими мыслями, своими навязчивыми идеями, чтобы придавать излишнее значение тому, что с Малфоем творится такая же фигня, как и с ним самим когда-то. И лишь когда он, отчаянно пытаясь забыться на танцполе, увидел побледневшее лицо Грейнджер, которая не сводила взгляд с Драко, ему словно влепили пощечину. Блейз понял, что они оба, он и Малфой, ведут себя как полнейшие идиоты: говорят не то, что думают, делают не то, что хотят, проводят время не с теми, с кем хотелось бы. И если у него самого на осуществление последнего было слишком мало шансов, уже было слишком мало, то у Малфоя шансы все ещё были. И пропорционально каждой новой появившейся на лице Грейнджер эмоции во время того, как она смотрела на Драко, танцующего с этой глупой приставучей итальянкой, таким взглядом, словно её ударили ножом в спину, эти шансы растворялись, рушились, и Блейз не мог просто наблюдать за этим. Он знал, каково это, терять нечто тебе дорогое из-за глупых, никчемных поступков, а потому — будь это Малфой или кто-то другой — не мог никому пожелать того, что сам когда-то пережил.
Когда Грейнджер ушла, он понял, что просто уже не в силах изображать безучастность. Конечно, это было неправильно с его стороны, конечно, он знал, что возможно потом пожалеет об этом, но сейчас просто не видел другого выхода.
Блейз, извинившись перед девицей, с которой танцевал последнюю пару песен, подал знак Малфою отойти в сторону, и когда они оба приблизились к ограждению, за которым начиналась дикая часть пляжа, он взял Драко за грудки и с силой впечатал того в проволочную стену.
— Какого черта здесь происходит, Малфой? Только не говори мне, что между тобой и сучкой Грейнджер ничего нет. Откровенно говоря, ты меня уже затрахал этой своей неопределенностью, смотреть на тебя жалко.
Он выпалил это на одном дыхании, уставившись прямо в глаза Драко, который выглядел так, словно ожидал чего-то в этом духе. Уже в следующую секунду Блейз почувствовал толчок в плечи и едва сохранил равновесие, чтобы не упасть.
— А мне, Забини, жалко смотреть, как ты все ещё роняешь слюни по девке Уизли, в то время, как она — позволь тебе напомнить — без пяти минут жена драгоценного Поттера, — горячо выпалил Малфой, злобно смотря на него.
Эти слова — как только Блейз услышал их, ему показалось, что что-то внутри него окончательно разрушилось, оставив после себя лишь мерзкую пустоту.
Кажется, он совершенно забыл, что собирался вывести Малфоя на чистую воду, что собирался высказать ему все, что он думает обо всей этой ситуации. Но теперь… Нет. Теперь в висках стучало лишь одно: «без пяти минут жена».
Жена.
Джинни — жена.
Что?!..
— Ты не знал, верно? — голос Малфоя прозвучал спокойно, но с такой горечью и едва различимым сочувствием, что Блейз не мог решить, чего ему хочется больше — ударить Драко или почувствовать удар самому, только бы заглушить это медленно растекающееся чувство где-то в груди. Чувство до того мерзкое, прожигающее, отвратительное, что он не нашел ничего лучше, чем вернуться обратно на танцпол к той блондинке, которая радостно ему улыбалась и с готовностью приняла в свои объятия.