Драко не мог на это смотреть дальше. Совершенно точно он не ожидал, что его прогулка по улицам Лондона обернётся так.
Он не ожидал, что почувствует такую всепоглощающую злобу, нет, даже ненависть, когда увидит Грейнджер с кем-то другим, как и не думал, что потом почувствует такую же опустошённость, когда поймёт, что она предала его опять.
Драко не ожидал, что все его запретные, запрятанные на дне души надежды, что Грейнджер и правда его любит, расколются и больно вопьются в уже и без того растерзанный кусок никчёмной плоти, зовущийся сердцем.
И, наконец, самое ошеломительное. До того вопиющее, до крика неправильное и отвратительно честное, что Драко, аппарировав к себе в квартиру, не глядя стал разносить её к чёртовой матери. Он смахивал то, что видел, на пол, растаптывал, бил, срывал, калечил, и звуки крошащегося стекла, рвущейся ткани и хруста дерева были подобны предсмертным крикам некогда целых вещей.
Он делал всё это, безжалостно разбивая кулаки в кровь, позволяя осколкам впиваться в кожу, резать, ранить его, потому что действительно не ожидал одного: осознания, что до сих пор любит Грейнджер. Что даже тот факт, что она уже кувыркается с другим, забыв про него, а может, и насмехаясь над ним, не может притупить это чувство, не может заставить его не любить её.
Драко громко зарычал и со всей силы саданул по последнему целому зеркалу в квартире так, что боль от удара на какую-то долю секунды даже заставила его отвлечься от мыслей о Грейнджер, наслаждающейся тошнотворными объятиями своего нового бойфренда. И хотя бы на миг Драко почувствовал какое-то извращённое удовлетворение, потому что ему удалось заглушить это отравленное, жалкое и воющее внутри нечто, с которым он не мог сделать абсолютно ничего.
«А вдруг ты всё не так понял? Вдруг она по-настоящему любит тебя так же, как и ты её?» — за секунду до того, как он окончательно слетел с катушек, робко вторгся в сознание несмелый голос разума, приводящий те многочисленные доказательства собственной правоты, которые уже остались в прошлом.
— Ложь! — взревел Драко и ещё раз со всей яростью ударил окровавленным кулаком по тому, что осталось от зеркала. Осколки посыпались на него, вновь раня и без того порезанную кожу, но он этого уже не чувствовал. Только тяжело дышал, схватившись за раковину, словно это единственное, что его могло удержать на этом свете, а ещё, крепко зажмурившись, пытался хотя бы немного угомонить разбушевавшееся чудовище, поселившееся в голове и глумливо вещавшее, не прекращая: «Она не любила, не любила, никогда, не любила тебя…».
Отчаянно стараясь найти хоть что-нибудь, чтобы успокоиться, Драко внезапно выхватил воспоминание о последней встрече с Грейнджер, когда она, увидев его с Асторией, всё неправильно поняла и сделала неверные выводы. Драко резко открыл глаза и уставился на бледные руки с кровоточащими порезами.
«Чем она хуже тебя? Вы оба лицемерные предатели», — опять зашептал разум, подсовывая Драко картины его пробуждения в доме Астории и их последующих встреч.
«Это не в счёт. Астория для меня ничего не значит», — зло подумал он, сжав мрамор пальцами так, что тот, казалось, вот-вот даст трещину.
«А Гермиона знает об этом?» — издевательски ласковым тоном изрек всё тот же голос, и Драко почудилось, будто кто-то сначала нежно погладил его по щеке, прежде чем с размаху ударить.
— Ненавижу! — в очередной раз взревел он и, оттолкнувшись от раковины, отступил к стене, прижавшись к ней спиной. Он быстро сполз на пол и сел прямо на осколки, вцепившись пальцами в лицо.
Драко понимал — если бы он не разучился плакать ещё в первые месяцы постоянного нахождения в рядах Пожирателей, то сейчас бы бесстыдно дал волю слезам. Потому что он был настолько раздавлен, втоптан в грязь ощущением беспомощности и растерянности, а боль была настолько пронзительной и невыносимой, что его рыдания были бы, безусловно, гармоничным завершением истории под названием «Окончательное падение Драко Малфоя».
И он не знал, что делать дальше. Он не мог отличить правду ото лжи, не мог разобраться, где заканчиваются порождённые яростью домыслы и начинается реальность, облачённая в образы прошедших событий. А ещё он не мог, просто не мог даже попытаться во всём этом разобраться, потому что Грейнджер совершенно сломала его. Своим таким очевидным счастьем она будто пустила контрольную Аваду в висок Драко и уничтожила в его душе и без того затравленное почти-осознание, что, как бы там ни было, она действительно любит его. Да и, в сущности, к чему сейчас стремиться докопаться до истины? Нужно смотреть фактам в лицо: они уже давно не вместе, у Грейнджер появился новый дружок, сам Драко находится в жалких недоотношениях с Асторией при том, что Гермиона, как оказалось, пребывает в отношениях по-настоящему. А разве не является это главным доказательством, что её любовь была так же фальшива, как и всё её недавнее поведение, едва не заставившее Драко простить ей всё?
«Но что если она тебя всё же любит? Прислушайся, ты же знаешь, что любит!» — некстати вновь подал голос измученный разум, и это будто выдавило последнюю каплю сил Драко.
Внезапно стало так пугающе тихо, словно разом стрелки всех часов мира траурно замерли, люди застыли в скорбном безмолвии, и даже сам ветер, побоявшись нарушить тишину, задержал дыхание. И в этом немом царстве еле слышно, трусливо созревал ответ, который был настолько мерзок, что Драко громко вздохнул и резко произнёс:
— Нет!
Он понимал, что нахальная, абсолютно идиотская надежда в который раз пытается его одурачить, заманивая картинками не состоявшегося с Грейнджер счастья, и от этого внезапно разозлился с такой силой, что тут же подскочил на ноги и сжал кулаки.
— Ну уж нет, — процедил он, качая головой. — Всё кончено! К чёртовой матери, кончено!
Чудовище, проснувшееся в нём, издало радостный клич и подкинуло идею, которую Драко тут же воплотил, в течение минуты написав и отправив письмо. Он обдумывал её, пока чисто механически наводил порядок в квартире и приводил в порядок себя, и не позволял себе обращать внимание на вызывающий отвращение голосок, с грустью твердящий: «Ничего не выйдет, идиот. Ты снова врёшь себе».
— Ещё как выйдет, — вслух упрямо отвечал Драко, не обращая внимания на мысли, что у него серьёзно поехала крыша, раз он начал общаться с самим собой.
Не прошло и часа, как раздался звонок в дверь, и Драко, распахнув её, увидел недоумённое лицо Астории, на котором играла лёгкая, не совсем искренняя улыбка. Впрочем, ему было плевать на искренность.
— Драко, что происхо… — начала она, но он, не дав договорить, заткнул ей рот грубым поцелуем. Астория отозвалась не сразу и пару секунд даже что-то возмущённо мычала, однако уже в следующий миг стала охотно отвечать, причём скорее, чтобы доставить Драко удовольствие, чем из-за того, что сама была настолько воспламенена поцелуем.
Дура.
Драко целовал её, намеренно игнорируя острое желание отодвинуться, намеренно заглушая мысль, что делает что-то до ужаса отвратительное и мерзкое, целуя девушку, которая сейчас так фальшиво стонала ему в губы, что хотелось закричать: «Заткнись, идиотка!». Возможно, потому что терпеть эти поскуливания уже просто не было сил, а может, и из-за того, что злость и отвращение к себе стали по-настоящему невыносимы, Драко вскоре отстранился, переборов потребность вытереть рот рукавом и проблеваться как следует.
— Я тебе покажу наше родовое поместье. В моей спальне такая кровать, которая вряд ли сравнится с той, что находится здесь, — слегка повысив голос, заговорил Драко, очевидно, пытаясь заглушить мысленные протесты, исходящие от жалкого, истерзанного куска мяса, что остался от сердца.