После паузы он продолжал:
- Поскольку ты дружески к нам расположен, прими как должное наш вывод. Мне важно, чтобы ты зря не называл фамилию нашего мученика, не говорил о его возрастающих возможностях и уж ни в коем случае о том, будто Травиа симпатична именно такая кандидатура. В нашем деле надо ко всему подходить с тактом, соблюдая осторожность.
И вдруг переменил тему.
- А у тебя что? - спросил он. - Когда ты получишь документ в Роге?
- Сегодня или завтра, но самое главное: звонил отец!
Я изложил в общих чертах содержание нашего телефонного разговора и передал сообщение о канонике Ролле. Я сказал, что отец сперва звонил на виале Ватикане и только потом, услышав, что я там не живу, в пансионат "Ванда".
- О, боже мой! - вскричал Кампилли. - Как охотно я поговорил бы с ним. Какая жалость! Я ничего не знал! По приезде из Остии я даже на заглянул домой. И вот такая новость!
- А что вы думаете относительно известия, которое сообщил отец? спросил я. - Пожалуй, оно хорошее? Вы помните, это тот самый каноник...
Он перебил меня:
- Конечно. Ты однажды уже рассказывал о нем и о том, какую роль он сыграл в жизни отца. Подожди. Я соберусь с мыслями. - Он потянулся к чашке с кофе. - Да, - заявил он наконец. - Сообщение, вероятно, достоверное. Скажу даже больше: правдоподобное.
- Что это значит?
- Достоверное, - пояснил Кампилли, - ибо я вспоминаю, что в последнее время о Ролле стали говорить как о преемнике покойного Гожелинского. А правдоподобное, поскольку имя покойного больше не пользуется здесь таким авторитетом, как вначале. Отсюда стремление к перемене.
- Курса? - спросил я.
- Или хотя бы стиля. Не знаю. У меня слишком мало данных, чтобы высказывать точное суждение.
Я:
- Во всяком случае, у этого человека есть обязательства по отношению к моему отцу.
Он:
- Прежде всего по отношению к церкви.
Я:
- Ну и старый долг благодарности.
Он:
- Не всегда можно об этом помнить, если подымаешься на столько ступеней выше.
Высказав эту истину, Кампилли улыбнулся.
- Ну, не будем каркать, - продолжал он. - Ты говоришь, что он человек добрый и рассудительный. Следовательно, у твоего отца одним шансом больше. Разумеется, уже в Торуни. После того как в Риме наконец примут решение.
- Лишь бы его в конце концов приняли! По временам меня одолевает страх, мне кажется, будто все, что теперь происходит, - это только игра на промедление.
- Боишься, что уедешь ни с чем?
- Вот именно!
- Ах нет, невозможно. Это было бы слишком просто.
Недостойно курии.
- Почему же все так затягивается?
- По многим причинам! Потому, что возникают новые точки зрения! Потому, что природа их разнообразна. А поэтому трудно прийти к окончательному выводу.
Он поглядел на часы. Удивился. Было больше двенадцати.
- К сожалению, мне уже пора, - сказал он. - Обними от всего сердца твоего отца. Можешь вполне откровенно ему рассказать о наших хлопотах, о наших победах и провалах, ничего от него не утаивай. Он все поймет. Ничего дурно не истолкует.
Передай ему от меня подарки, которые мы вместе с тобой купили.
Это безделушки. Но он как раз писал мне недавно, что у вас особенно не хватает красивых мелочей.
- В некотором смысле.
- А тебе ничего не нужно, дорогой мой мальчик?
- Абсолютно ничего. Спасибо.
- А деньги?
- Тоже не нужны. Вполне достаточно тех, что вы мне дали.
Спасибо. И за чудесный альбом тоже большое спасибо. И за все!
За все!
Но настоящее волнение охватило меня лишь после того, как мы спустились по лестнице во двор, где Кампилли в прошлую нашу встречу оставил машину, и я наконец перестал твердить как попугай о своей благодарности. Машины на этот раз не было. Она с утра ждала его в мастерской, куда он ее поставил для осмотра перед сегодняшней поездкой в Абруццы. Я проводил его до такси.
Он уже закончил все дела. Оставалось только взять машину и заехать домой за слугой и чемоданами. Кампилли рассказал мне об этом, пока мы шли до ближайшей стоянки такси за углом. А на меня все время волна за волной накатывало задушевное, теплое чувство. Я вытирал со лба пот, он тоже. Я подумал о том, что из-за меня он задержался и теперь поедет в самую жару. Но я не смог найти слов, чтобы объяснить, как я ценю его доброту.
Жестами я тоже ничего не мог выразить, так как руки у меня были заняты, и я старался по крайней мере улыбкой и взглядом передать то, что чувствую.
- Не вспоминайте обо мне дурно, - прошептал я.
- А ты о моей помощи, - попросил он.