Я съел макароны и запил чаем, дивясь самому себе, еще вчера мое самолюбие воспротивилось бы этому.
Потом я подождал, пока она очутится рядом, чтобы сказать спасибо.
— Не на чем.— Она даже не взглянула на меня.
На улице уже совсем рассвело, но погода портилась, низкие клокастые тучи обволакивали небо, грозя не то снегом, не то дождем. Я потуже запахнул пальто и пошел быстро, не осматриваясь по сторонам, той же дорогой, какой наутро после ареста Сосновского мы шли вместе с Натальей Сергеевной. Идти было недалеко.
Но мне вдруг захотелось, чтобы путь этот оказался долгим, возможно более долгим. Не потому, что я в последние минуты почувствовал страх — нет, но теперь, в блеклом свете дня, мои ночные мысли утратили прежнюю точность и яркость. Какую-то фальшивинку ощутил я в них, в чем? Я как будто вновь услышал голос Олега: юродство, ты ведь сам знаешь, что ничего не добьешься...
Я почувствовал, как под шапкой у меня взмокли волосы. Дорога покачнулась и стала стремительно уходить из-под ног. На расстоянии шага от меня, громко сигналя, промчался автобус, шофер из кабины погрозил мне кулаком.
Автобус, подумал я, автобус... Причем здесь автобус?..
Да, вспомнил я, автобус!.. А может быть, это и есть тот самый автобус? Тот самый... Его почистили, помыли — и снова пустили на линию... Тот самый...
Брюки и полы пальто были забрызганы грязью. Я не касался ее: мне казалось, это не грязь, а кровь.
Хорошо, думал я, пусть я ничего не добьюсь... Но я сделаю все, что смогу. Я не уйду оттуда. Пусть это все, что я смогу сделать. Когда сделаешь все, что мог, и уже ничего не можешь, всегда есть еще одна, последняя возможность: встать рядом. Встать рядом, чтобы остаться самим собой.
Ночная стройность вернулась ко мне.
Около длинного серого здания было безлюдно. К входу вели три каменные ступени, сужаясь наверху, перед двустворчатой дверью с массивными бронзовыми кольцами вместо ручек.
А ведь она говорила об этом, вспомнилось мне, там, в аудитории на третьем этаже. Она говорила об этом, она всегда говорила о самом простом...
Шел февраль 1953 года. Я еще не знал — ни того, что случится через месяц, ни — тем более — того, что произойдет спустя три года. Я ничего не знал.
Я шагнул раз, другой, третий, подумал о Сосновском, о травинке на бруствере — и открыл дверь.
1966 - 86