Но удастся ли выполнить это обещание? Если война кончится прежде, чем в положении на китайском фронте произойдут какие-либо перемены, а они в своем отдельно действующем отряде будут жить так же привольно, как теперь, тогда, пожалуй, он выполнит обещание. Но ведь побег все нарушит, Эта мысль болью отозвалась в сердце Сёдзо. Мучило его и то, что было для него еще важнее. Ведь побег — это практическое осуществление идеи пораженчества, а последствия поражения — вещь потяжелее, чем то, что ему не удастся выполнить свое обещание. Когда он размышлял о том, что в этой войне следует способствовать не победе, а поражению, он понимал, что оно должно быть той тяжелой, но необходимой хирургической операцией, которая спасет будущую Японию. Его колебания и мучительные сомнения вызывались главным образом страхом перед бедствиями, в которые ввергнет народные массы проигрыш в этой войне. И выходит так, что он сам собирается способствовать той беде, в которую попадет и его Марико.
Но такие рассуждения уже не могли поколебать Сёдзо, Именно мысль о Марико укрепляла его волю и решимость, Всегда мягкая, покорная, невозмутимая Марико проявляла необычайное упорство, когда верила во что-нибудь и считала это необходимым. А вера в нее придавала ему мужество. Он не должен сомневаться в том, что она скажет. Он должен думать только о выполнении своего замысла. Если бы его любовь к ней стала для него препятствием, это причинило бы ей только горе... И, несомненно, она стала бы молиться о том, чтобы он спас Чэна и вместе с ним благополучно бежал куда-нибудь из этого страшного места. Когда он говорит, что Марико молится,— это надо понимать буквально:: она и в самом деле молится, преклонив колена, и у нее есть бог, перед которым она осеняет себя крестным знамением. Сейчас Сёдзо воспринимал это как некое удивительное, только что сделанное открытие.
Дело не в том, что он забыл ее письмо. Как жаль, что он не сохранил его! Вернувшись из К., он не раз раскаивался в том, что с перепугу сжег его перед отъездом. Но огонь в бане превратил в пепел лишь клочки бумаги. А все, что было написано, он помнит слово в слово. Не забыл он даже и того, что среди иероглифов, которые Марико писала как школьница и гораздо хуже, чем европейские буквы, попадались такие, которые она всегда пишет с ошибками. Кроме того, он и сам не заметил, как это случилось, ее вера больше не вызывала у него ни возмущения, ни того пренебрежительного отношения, какое было вначале. Возможно, что ее вера в христианского бога, связанная, как она сама об этом открыто писала, с воспоминаниями о статуе богоматери, стоявшей на школьном дворе, это всего лишь сказка, созданная ею. Однако все ли верующие одинаково верят, если они даже верят в одного и того же бога? Особенно те из них, кто ищет бога вне установленных христианских канонов, вне рамок официальной церкви. Наверно, эти люди веряткаждый по-своему, в зависимости от того, что их побуждает искать бога. И эта вера не есть нечто заимствованное или навязанное извне, она вытекает из внутренних убеждений человека; поэтому можно согласиться, что и у Марико есть своя, присущая только ей, форма веры. К такому заключению пришел Сёдзо. Но, конечно, ее вера — это ее личное i убеждение, с которым ничего общего не имеют его убеждения. Только из любви к Марико, только потому, что она искренне верит, он мирится с этим и оставляет ее в покое, ему самому эта вера не нужна. Так рассуждал до сих пор Сёдзо.