Но теперь его мысли приняли другое направление. Он начинал возлагать надежды на ту новую душевную опору, которую обрела жена. Покровительство, оказываемое ей дядей и тетей, скоро будет ей не нужно. Чем они в состоянии будут помочь, когда, может быть, все, что сейчас существует: города, дома, люди будут разрушены, сожжены, разбросаны, кто куда, все превратится в пепел и прах. Все будет потеряно. И мысль о том, что даже в это страшное время только у одной Марико будет такая могучая опора, как ее вера, вселяла в Сёдзо спокойствие, какого он раньше не знал. Прошу тебя, опирайся на нее и выдержи! Из-под тяжелых колес истории восстанет новая Япония, полная жизненных сил. Держись твердо и выдержи до того дня, когда я вернусь, и мы, взявшись за руки, сможем вместе пойти вперед — навстречу светлому будущему!—мысленно взывал Сёдзо к жене. Он не сознавал того, что благодаря Марико и сам стал уповать на то, на Что уповала она. Вот так по пути в К. он бессознательно стал молиться ее богу.
И все-таки он еще не совсем избавился от своих горьких сомнений. Сумеет ли Марико продержаться до того дня, до которого они так хотели выжить? Ведь может случиться так, что она погибнет. Наверно, и Марико думает об этом. Проигранная война будет означать поголовное истребление людей, и если солдатская жена Марико узнает, что ее муж стоял за поражение и способствовал ему, она тем более предпочтет погибнуть вместе со всеми. Но поступка своего мужа она не будет стыдиться. И его побег и переход на сторону противника она признает поступком правильным, а .раз это так, она без всякого колебания будет считать, что расплачиваться за все должен не только муж, но и она. И не будет ли поэтому для нее радостной эта смерть, как спасение, ниспосланное богом, внявшим ее последней мольбе?
— Дура! — невольно вырвалось у Сёдзо. И это бранное слово выражало не только его уверенность в том, что прямая, честная, бесхитростная Марико несомненно погибнет, оно выражало также его любовь, и сострадание, и печаль, и никаким другим словом он не мог бы все это выразить. Глаза Сёдзо были полны слез. Если Марико и умрет, то не одна. Умирая, она будет прижимать к груди ребенка, имени которого он даже еще не знает. Сёдзо закрыл лицо руками и зарыдал. Неужели никто не сумеет помочь его жене, такой чистой и невинной и столько выстрадавшей? Неужели она должна умереть? Если так, то хоть дай ей умереть не слиш* ком тяжкой смертью!.. Это было уже прямым обращением к богу — молитвой. Может быть, это святотатство, когда человек, не верящий во всевышнего, взывает к нему лишь в ту минуту, когда нуждается в его помощи. Пусть так, но это разрешено и выстрадано верой и молитвами Марико, и Сёдзо казалось, что его мольба может быть услышана.
— Ну, что пригорюнился? — спросил его кто-то и слегка похлопал по спине. Обернувшись, Сёдзо увидел смуглое лицо Асаи.
*— По дому затосковал? Зря ты это.
— Да нет, я о леденцах размечтался.
Сёдзо сказал это просто так, лишь бы отговориться, но тут же подумал, что было бы неплохо запастись леденцами на тот случай, если удастся захватить с собой Чэна — ведь он голодал в башне. И он сразу сообразил, что леденцы сумеет достать через Асаи. Понимая, что вид у него неважный, хотя слез уже не было заметно, и опасаясь, как бы его в чем-нибудь не заподозрили, он с деланной веселостью засмеялся и сказал:
— Уж если на фронте захочется чего-нибудь поесть, хотя бы какой-нибудь дряни, так просто вынь да положь! Я вот очень люблю леденцы. Сунешь его в рот — и кажется, будто вернулось детство. Леденцы самое приятное из того, что нам присылают в подарок, да вот в последнее время их почему-то нет в посылках. Но в деревне они наверняка должны быть. Ты ведь завтра пойдешь туда за провиантом? Будь добр, не забудь мне купить. Очень прошу,
— А ты что, опять будешь редьку сушить?
— Должно быть. Деньги я тебе дам сейчас.
— Еще не известно, найду ли. А если будут, обязательно куплю. Деньги отдашь потом.
Однако Сёдзо быстро вынул из кармана кредитку и сунул ее в грубую шахтерскую ладонь Асаи.
— Купи на все, сколько коробочек дадут. Здесь ведь никогда не знаешь, сколько с тебя запросят.
— Какую бы цену ни заломили спекулянты, все равно дороже, чем у Накаи не будет. Уж у этой скотины...— Асаи плотно сжал губы, слишком красные для такого смуглого лица, и криво улыбнулся. Он отошел от Сёдзо и, шагая вразвалку, направился к циновкам с редькой.