— Спаечный процесс, — не отрываясь от писанины, бросил врач. — Попробуем сначала обойтись консервативными методами. Как давно появился дискомфорт?
— Всегда был, — честно призналась Люси.
Шов начал давать о себе знать вскоре после возвращения домой. Занятая послебольничной адаптацией, она не обращала внимания на сначала едва ощутимые, а потом всё более сильные спазмы. Появившиеся видения и вовсе отодвинули все вопросы физического здоровья на второй план, заставив в первую очередь озаботиться сохранением душевного равновесия.
— Почему ты не сказала об этом своему лечащему врачу? — недовольно нахмурился доктор Нанагир. — Спайки не шутки и сами по себе не пройдут. Чем раньше начать лечение, тем больше шансов избежать хирургического вмешательства. Шрам-то от чего? Операция? Ранение?
— Не знаю, — совсем тихо ответила Люси.
— Не понял, — тёмные брови врача удивлённо поползли вверх. Маленькие, подслеповато прищурившиеся глазки, смотрящие поверх узких стёкол без оправы, наполнились детским азартом, словно она пообещала ему, как заправский фокусник, вытащить из-за пазухи живого кролика.
— В октябре прошлого года я попала в аварию и частично потеряла память. Мне удалось вспомнить практически всё, кроме этого шрама.
«Фокус» явно не удался — доктор Нанагир, разочарованно хмыкнув, пообещал посмотреть её карту из архива больницы, удостоверился, что на этом список повреждений закончен, и оставил одну, сославшись на должностные обязанности. Правда, одиночество продлилось недолго. Сначала заглянула медсестра с назначенными лекарствами, потом мама, которая, сетуя и охая, пробыла с ней ещё несколько часов, пока Люси не смогла убедить её, что в такой доброй, но несколько навязчивой опеке не нуждается. Миссис Хартфилия пообещала наведаться на следующий день прямо с утра и уехала, наконец, домой.
Теперь можно было спокойно вспомнить свои ночные приключения и подивиться собственной глупости. Эксперимент с ледяной ванной провалился по всем пунктам: память возвращаться и не подумала, зато обиженный таким варварским отношением к себе организм ответил острой болью в горле и сильной слабостью, несмотря на которую пришлось, едва проснувшись, убирать потоп в ванной. Заходить туда было неимоверно страшно — перед глазами всё ещё стояла бесформенная тень в углу. И только перспектива объясняться с матерью, если она увидит учинённый ночью разгром (впрочем, вряд ли миссис Хартфилия стала бы единственным слушателем, а повторять эту историю психоаналитику не было ни малейшего желания), заставила Люси переступить через порог. А через мгновение уже не знала, плакать или смеяться: страшным полуночным посетителем оказалась… стоящая в углу вешалка, на которую она же сама и повесила халатик, прежде чем выключить свет.
После ужина к ней заглянул доктор Нанагир. Дежурно справившись о самочувствии, он огорошил её известием, что ничего о шраме найти не смог.
— Возможно, ты проходила лечение в другой клинике, — высказал предположение он. — Поэтому никаких данных об этом повреждении у нас нет — ни в архивной карте, ни в сопроводительных документах.
— Каких документах? — не поняла Люси.
— Тех, что были с тобой при переводе, — пояснил врач. — После аварии к нам в больницу тебя привезли за сутки до того, как ты пришла в себя. Так что о шраме придётся расспросить твоих родителей.
— А это так необходимо? — поражённая ещё одним фактом из своей биографии, Люси мечтала уже поскорее закончить их диалог и остаться одной, чтоб тщательно переварить новую информацию — об этих странных перемещениях она слышала впервые. Может, это было и не сильно значимо, но в свете всех событий последнего времени все, даже такие мелкие на первый взгляд детали, казалось подозрительным и требующим объяснения.
— Чем больше мы будем знать, тем лучше, — попал в унисон с её мыслями врач.
Именно его слова Люси и решила использовать на следующий день в качестве важного аргумента в разговоре с матерью — всё, что касалось её здоровья, для родителей всегда было крайне важно. Но в этот раз миссис Хартфилия отнеслась к этому вопросу слишком спокойно.
— Ты была совсем крошкой, — отмахнулась она, старательно разглаживая складки на одеяле. — Бегала, как и все дети, не смотря под ноги, и напоролась на ветку.
— А почему я об этом ничего не помню? — не отставала от неё Люси.
— Говорю же — ты была маленькой, — в голосе матери прорезалось настолько явное раздражение, что стало понятно — дальше расспрашивать бесполезно.
Люси сделала вид, что ответ её удовлетворил, но при первой же возможности тщательно просмотрела все семейные фотографии, особенно те, что были отсняты на море. Ракурс везде оказался не очень удачный, но один снимок, где она стоит к объективу левым боком (фото было сделано в последнее лето перед аварией, буквально в конце августа), в конце концов всё же удалось найти. Шрам на боку отсутствовал, значит, мама сказала неправду. Чем не повод начать собственное расследование?
Первой на очереди стала клиника, в которой её «лечили» после аварии. Кое-как узнав через доктора Нанагира телефон больницы, Люси попыталась туда дозвониться, сразу же потерпев полное и безоговорочное фиаско. «Набранный вами номер не существует», — холодно ответил ей механический голос в трубке. Поиски в Интернете (а вдруг клиника просто сменила номер?) тоже ничего не дали.
Пришлось переключиться на саму аварию. С ней шансов что-либо узнать должно было быть больше — о любых происшествиях на мосту Дьявола всегда сообщали в местных новостях, желая таким образом предостеречь жителей от необдуманных поступков и напомнить об осторожности в этом, крайне неблагополучном месте города. Но и здесь Люси ждало разочарование: ни в Сети, ни в СМИ, ни даже в полиции об аварии не нашлось никаких маломальских упоминаний. Значит, мама и здесь ей солгала, вот только в чём? Неправильно указала место? Но Люси отчётливо помнила, как напряглась миссис Хартфилия в тот единственный раз, когда они проезжали по мосту. А может, произошла не авария, а что-то другое? Могла она стать свидетелем чего-то, что случилось там, и пострадать уже за это? Тогда все детальки складывались идеально: погибшая Мира, утопление, шрам, несуществующая клиника. Её могли попытаться устранить — ударить ножом или просто сбросить с моста в реку, где она уже и пропорола бок. Стресс и ранение привели к амнезии, поэтому, даже придя в себя, ей сложно было бы назвать своё имя. Так она и оставалась неизвестной, пока её не нашли родители и не перевезли в Центральную больницу города.
Да, история получилась красивой и логичной, если бы не два факта: клиника и шрам. Они совершенно не вписывались в нарисованный воображением сценарий. Правда, отец мог заплатить за то, чтобы в карте указали неправильные данные, но, зная его характер, Люси в этом сильно сомневалась, хотя и не сбрасывала окончательно со счетов — разве не пошёл бы принципиальный и честный адвокат Джудо Хартфилий на подобный подлог ради жизни единственной и горячо любимой дочери? А если так, не сделает ли она хуже, попытавшись докопаться до истины? С другой стороны, бесконтрольные видения угрожают ей ничуть не меньше, и, судя по всему, сами они не пройдут. Доктор Редхед, озабоченный лишь собственными, далеко не скромными желаниями, ей точно не помощник. Придётся рассчитывать исключительно на себя.
Люси пару раз ездила на мост, но подсознание упорно молчало — то ли она неудачно выбирала время суток, то ли не могла найти нужное место. Поэтому единственной зацепкой по-прежнему оставалась Миражанна Штраус. Могли родные певицы скрыть настоящую причину её смерти? Без сомнения, когда на то есть веская причина. «Скоротечная болезнь» и «закрытая клиника» — отличные отговорки для прессы. Обтекаемо, малопонятно, почти не подлежит проверке, зато вызывает сочувствие фанатов, особенно если придумать недуг пострашнее.
Но как эти умозаключения должны помочь ей, Люси пока не представляла. Родственники Штраус с ней общаться не будут, да и что она им скажет? «Я видела Миражанну мёртвой»? Так себе заявление, хуже только с продолжением «но не помню где». И даже память, вернись она обратно, не станет гарантом того, что с ней захотят общаться — люди столь тщательно прятали что-то вовсе не для того, чтобы это потом вытаскивали наружу. Тогда почему бы не выяснить всё ради себя самой?