- Отправим ее в детский дом при монастыре, - вынесла свой вердикт прослезившаяся блондинка.
Все закивали и продолжали смотреть на меня с изумлением.
Началась новая эпоха моей жизни - Детский дом.
Мы, дети, не нашедшие счастья в семьях, жили в бывших монашеских кельях. За нами присматривали няни, советская власть и бог, который был запрещён.
Я прожила там с семи до пятнадцати. То есть восемь лет выживания, сострадания и фантастических грёз. В нашей девичьей палате было шестнадцать человек, каждая со своей трагической историей. Больше всего везло тем, кто был здесь с младенчества. Они не помнили того,
как их отрывали от матери, не видели смертей и деградации своих родителей, не знали каково это - оказаться в совершенно чужой среде.
- Кто твоя мама? - спросила меня незнакомая девочка в день моего приезда.
- Моя мама фея, - не задумываясь, ответила я.
- А где она?
- Летает ...
Девочка конечно же не поверила и отошла. В этом месте все взрослели слишком рано.
Поначалу мне было невыносимо трудно. Моя бабушка, например, научила меня прятать от всех посылки и твердила никому не доверять. Это было первой ошибкой. Печенье и конфеты, которые мне собрала с собой двоюродная сестра, я положила под матрас, но стоило уйти из комнаты, и вечно голодные дети разворошили всю кровать и забрали сладости себе.
Вернувшись, я тяжело вздохнула, но никому ничего не сказала, а только тихо проплакала под одеялом до утра.
Я не знала тогда, что это было негласное правило: любую посылку или подарок тут же и безоговорочно делить на равные части между всеми. Я поняла это только когда нашла на своей кровати несколько яблок и бублики спустя день. К кому-то приезжали родственники и со мной поделились.
Постепенно я стала втягиваться, забывать о доме, помогала работа. В детском доме трудились все. Мы выращивали себе овощи и зелень сами, часами проводили на грядках, пололи и поливали. Каждый должен был выполнить норму, без шансов отфилонить или смухлевать. За провинности отправляли чистить свинарник. А мы все мечтали поболеть, потому как в госпитале давали банку варенья и мёд.
Помню, как я одержала первую победу. Из города нам привезли одежду, обноски от обеспеченных детей. Это была большая радость, многие вещи были красивые и почти как новые. Мне досталось красное плюшевое пальто, но его тут же попыталась отнять сильная девочка Галя. Несколько минут мы перетягивали пальто как канат. Я была ниже, но не уступала.
- Я заметила его первая! - настаивала я.
- Обойдёшься, Грузия! - протестовала она.
"Грузия" это было мое прозвище. Сейчас кажется таким красивым и глобальным, но тогда это прозвище каждый раз вонзалось, как кинжал.
- Моя мать русская! - сопротивлялась я.
Соперница засмеялась и на секунду потеряла бдительность. Я дернула на себя, упала, перевернулась и спрятала пальто под животом. Галя стала волочить меня за ноги по комнате, но обновку я не выпускала. Битва продолжалась ещё около часа, пока няня не зашла в палату и не выключила свет. В эту ночь, покрываясь капельками пота, я спала в пальто: оставлять его без присмотра все ещё было опасно, но со временем Галя смирились и одежка закрепилась за мной. Первое правило жизни: не сдаваться, бороться, не упускать своего.
Летом я навещала бабушку, виделась с сестрой. Как ни странно, но именно эту пору я больше всего и не любила. В то время,
как моя детдомовская семья ездила в пионерлагеря, в том числе и к заветному синему морю, я вкалывала на огороде, медленно, но верно превращаясь в маленького негритенка от загара и труда.
Бабушка совершенно не умела нас любить. Способность радоваться белому свету и улыбаться у неё отняли во время второй мировой.
Бабушка и впрямь была лютая. Соседи звали ее Пестимея, лишний раз не вступали в разговор.
Строгой она была во всем, особенно когда обучала нас рукоделиям.
- Ну куда-куда! - кричала она, наблюдая как я путалась в нитках- швея Проня, шьёть и порет, - обзывалась она, не оставляя права на ошибку.