Синие всполохи осветили его лицо.
Его ладонь коснулась моей щеки. Где-то в городе кричали «с Новым годом», стекло дрожало от салюта, а билет упал на пол, потому что его губы уже находили мои – медленно, как будто давая время отстраниться.
Я не отстранилась.
Фейерверки рвались за окном, но звук будто утонул в гуле крови в ушах. Его пальцы в моих волосах, мой вздох в его дыхании.
Когда он наконец оторвался, первое, что я услышала, было:
— В этом году... — его голос почти терялся в грохоте фейерверков, но глаза говорили яснее любых слов, — ...я хочу верить, что некоторые вещи – навсегда.
Я не успела ничего ответить – он вновь приник к моим губам и, подхватив меня на руки, пошёл в сторону спальни.
Тишину нарушал только треск догорающих за окном фейерверков и наше прерывистое дыхание. Он поставил меня на ковер, но вместо резкости, которой я ожидала – его пальцы начали развязывать узел моего хвоста с такой осторожностью, будто распутывали древний свиток.
— Мы никуда не торопимся, — прошептал он, когда я попыталась ускорить процесс.
Каждая прядь, высвобождаясь из резинки, будто выдыхала под его прикосновениями. Он проводил пальцами по длине волос, расправляя их, потом наклонялся и целовал макушку, шею, плечо – медленно, как будто боялся пропустить хоть сантиметр.
Я закрыла глаза, чувствуя, как внутри меня что-то ломается.
Его губы опускались ниже – к ключице, к груди, к животу. Каждое прикосновение было вопросом: "Можно?" И я кивала, не в силах вымолвить ни слова.
Когда он снял с меня толстовку, его пальцы скользнули по бокам, обходя грудь, будто давая мне время привыкнуть.
— Ты дрожишь, — заметил он, и его голос звучал так тепло, что у меня предательски запершило в горле.
— Это не от страха, — прошептала я.
Он улыбнулся, прижал мою ладонь к своей щеке:
— Я знаю.
Потом опустился на колени передо мной и начал расстегивать мои джинсы. Не срывал, не торопился – каждый шаг был ритуалом. Кнопка. Молния. Теплое дыхание на животе, когда он стягивал ткань вниз.
— Алекс...
Когда его губы коснулись внутренней стороны бедра, я вцепилась в его волосы – не чтобы подтолкнуть, а чтобы удержаться.
Он целовал, лизал, кусал – но не там, где я ждала. Нет, он исследовал каждую родинку, каждый шрам, каждую извилину кожи, будто составлял карту моего тела.
— Ты такая красивая, — восхищенно прошептал он, и в его голосе была такая искренность, что у меня вдруг навернулись слезы.
Он заметил их и сразу же остановился, чтобы посмотреть мне в глаза:
— Что-то не так?
Я покачала головой, не в силах объяснить, что никто – НИКТО – никогда не смотрел на меня так, будто я что-то настолько драгоценное, на что нельзя насмотреться.
Целуя мои слезы. Алекс обнял и прижал к себе так крепко, что я почувствовала его сердцебиение.
Его ладонь скользит по моему ребру, обводит изгиб талии, останавливается на бедре – и в этом движении столько осознанности, будто он запоминает меня на ощупь.
— Ты невероятная, — шепчет он, и слова падают мне на кожу горячими точками.
Я вцепляюсь в его плечи, чувствуя под пальцами напряжение мышц, когда он приподнимается, чтобы посмотреть мне в глаза. В темноте его зрачки расширены, черные-черные, и в них отражаюсь только я – растрепанная, разбитая, настоящая.
— Вот так, — его пальцы переплетаются с моими, прижимают ладонь к подушке, — я хочу видеть тебя именно такой.
Он входит медленно, так медленно, что я чувствую каждый миллиметр. Мои ноги обвиваются вокруг его спины, пятки скользят по влажной коже.
— Держи меня, — прошу я, и голос звучит хрипло.
Алекс прижимает лоб к моему:
— Всегда.
Его бедра прижимаются к моим, живот к животу, грудь к груди. Мы движемся в одном ритме, и я чувствую что-то большее, чем физический контакт. Как будто он вкладывает в каждое движение не страсть, а немое обещание.
— Май... — мое имя на его губах звучит потрясающе.
Я закрываю глаза, чувствуя, как внутри меня нарастает волна. Но он не торопится, не ускоряется – продолжает любить меня так же медленно, так же осознанно, будто у нас впереди целая вечность.