«Прощай Мэд», - хотел ответить Боно, но так и не смог.
* * *
Вначале была одна лишь пустота. Беспокойный шёпот странствующих теней не тревожил её сон. Тёплое и мягкое пение Океана Грёз не ласкало её слух. Ей были абсолютно безразличны: и печали, и радости — ведь в пустоте просто некому было всё это ощущать.
Затем появилась пульсация. Сперва слабая, но стремительно набирающая обороты с каждым новым толчком незримого сердца, просыпающегося ото сна.
Наконец, потрёпанные ленточки памяти начали соединяться между собой в сознании пробуждающегося существа. Оно вспомнило о мирах, которые грезились ему во время этого долгого сна, и удивилось его протяжённости. На этот раз, странствия в «туманных землях» заняли и правда как-то слишком много времени — столетия, а быть может даже и тысячелетия. Хотя, в «привычном» мире прошло не более двух месяцев, а то и меньше. В этих грёзах, существо исполняло роль демона, по имени Айзек, живущего в той версии Ада, которая могла появиться только в безумной фантазии какого-нибудь сумасшедшего писателя. Чуть позже, оно отыгрывало роль кота, путешествующего по островам, дрейфующим в абсолютной пустоте — и никакой концепции Ада и Рая там вообще не существовало. Это были странные и сюрреалистичные грёзы, однако, они являлись абсолютной «реальностью», для тех, кто «жил» в этих мирах.
Веки Дэмьена наконец открылись, разгоняя остатки дрёмы. Мельком взглянув на свои ладони, и удостоверившись, что процесс восстановления плоти прошёл без ошибок — как и всегда — он выбрался из своей купели. Пока демон расправлял плечи и неспешно разминал шею, к нему подлетел один из «прислужников» — чернильная клякса, размером с крупную ворону, беспокойно мельтешащая в пространстве. «Прислужник» облетел Дэмьена со всех сторон, а затем, резким движением щупальца, рассёк пуповину, соединяющую тело демона с купелью. После этого, он принялся очищать плоть «новорождённого» от излишней органики и сукровицы, а вскоре к этому процессу присоединилось ещё несколько клякс.
Пока «рабы плоти» занимались своими делами, Дэмьен размышлял о пробеле в своей памяти, образовавшемся благодаря недавним событиям. Он был готов к такому повороту — всё шло по плану, как и прежде. И всё же, ощущать отсутствие нескольких частичек мозаики в своём разуме, было слегка неприятно.
Последнее, что он хорошо помнил, это нападение культистов на его логово, в отеле — что, конечно же, вовсе не являлось неожиданностью для демона. Поэтому он сделал предварительный «слепок сознания», всего за несколько минут до вторжения, и теперь ему оставалось лишь восстановить недостающие детали. То, что его замысел сработал, было очевидно — собратья неспроста игнорировали пробуждение Дэмьена и не торопились идти на контакт с ним. Впрочем, они всегда считали его изгоем, слишком своенравным и непредсказуемым, даже по меркам «Уто».
Улыбнувшись, он отправил в пространство мысленный образ, содержащий в себе лёгкую насмешку и приветствие. Это послание не предназначалось кому-то конкретному, а скорее всем тем, кто находился в зоне восприятия. На человеческую речь, очень грубо и упрощённо, это послание можно было бы перевести как - «Вот и снова я здесь, братья. Вот и снова мы вместе. Нравится вам это или нет».
Никто не ответил наглецу. «Братья» давным-давно бы уже отрезали Дэмьена от связи с «Первородными Купелями», будь у них такая возможность. Но, повлиять на некоторые, древние законы мироздания, даже они были не в состоянии. Баланс всегда оставался нерушим, и то, что исчезало в одном месте, вновь появлялось в другом. В итоге, единственное, что пришло им в головы, это изолировать изгоя, ограничив его доступ к «внутренним пространствам» и «кораблям-маткам». Но, как оказалось, это помогло лишь на время, и Дэмьен вновь предстал перед собратьями во всей своей красе. И явно намеревался снова вносить смуту в привычный ход вещей, своими очередными, безумными идеями.
Отмахнувшись от «прислужников», словно от стайки надоедливых мух, Дэмьен направился к выходу из чрева «восстановительного святилища». Пульсирующая плоть, преграждающая дверной проём, с тихим хлюпаньем разошлась в стороны, выпуская его наружу; а две причудливые статуи, вросшие в пол по обе стороны от выхода, натужно вздохнули и искривились в поклоне. Они представляли из себя обнажённые тела мужчины и женщины, с какими-то диковинными, шипастыми цветками, вместо голов. В сердцевине каждого цветка имелось по несколько пар глаз, и все они выражали лишь молчаливую боль и тоскливую безысходность. Иногда, на краю этих век образовывались влажные, красноватые сгустки, и тогда «прислужники» с радостью подлетали к статуям, чтобы собрать с цветков очередную порцию солоноватого нектара.