Мария продолжала испытывать Лема, и позвала почтальона в дом на чай. Там она позволяла есть еду из их холодильника и шкафов, смотрела на мужичонку, слушала его и улыбалась ему. Лем извелся от незнакомого горячего чувства, окатывающего его огнем с ног до головы. Он ревновал незамысловато и искренне, не имея права выразить ревность иначе, чем держаться к Марии максимально близко, постоянно пробуя перевести ее внимание на себя. Как бы то ни было, пытка закончилась, почтальон оказался за дверями, они остались одни. Мария завалилась вместе с ним на диван в гостиной, ворошила ему волосы и поддразнивала его. Утверждала, что она бы все равно забрала себе Лема, оставив уже пожившего почтальона его жене, дочерям и внучке, о которых он пространно рассказывал им, поедая разные вкусности за столом.
Выходные пролетели незаметно. В дом пришла новая домработница, куда более сдержанная, приученная держать дистанцию, чем бывшая Алена. К Лему она отнеслась подчеркнуто любезно, с ним ей проводить больше времени и опекуны чутки к подопечным. Грубость в отношении себя Мария может пропустить мимо, но за Лема вступиться моментально, его нужно гладить только вдоль шерстки. Парень про себя определился, и часть рабочего дня преследовал домработницу, наблюдая за ее работой, прося объяснить непонятное. Его отвлекал учитель, ему нужно было выполнять уроки, получалось терпимо.
В понедельник офис большого учреждения оживлен и измучен, на лицах тоска, ведь впереди пять дней обычных будней. Мария потратила примерно десять минут изучая кипу поздравительных открыток от руководства и пялясь на две корзины с цветами. Лилии она терпеть не могла, слишком сильный запах, заставила секретаря выставить оба в приемную, за одно не пожалев розы, и занялась делом. Секретарю достались не только цветы, к большинству открыток прикреплены сертификаты на довольно приличные суммы, они тоже перепали помощнице. Понедельник заиграл для нее новыми красками, она мечтала остаться при Марии навсегда.
Полностью игнорируя преследования Феоктиста Станиславовича, девушка закончила раньше обычного, урезая несколько часов на встречу с социальным работником. Сказала обратно ее не ждать и ушла.
Социальная служба опеки и попечительства располагалась в роскошном здании. Государственные структуры обычно не бедствовали, но с появлением группы «А» и «В» в службу полились настоящие деньги, государство предпочитало держать эту линию на контроле, слишком выгодно, чтобы пускать на самотек. Пансионы не существовали без государственного участия. Чиновники здесь не полагались исключительно на зарплату. Определенная категория людей незаметно стала доходным бизнесом. Понятно, что деятельность по устройству группы «В» подавалась исключительно с точки зрения их пользы, но в реальности обстояло не так светло и безгрешно. Однако служба продолжала существовать, пусть временами не обходилось без громких скандалов, слетали головы и на опустевшие должности заступали новые сотрудники, рано или поздно подчиняясь принятой системе.
Раньше было легче. Можно декларировать вслух разные прописные истины: отказ от излишеств; собственные добродетели; всеобщую равность перед законом и прочее, прочее, ничего не значащее пустословие. Цивилизация продвигалась дальше, и вот уже нигде не скрыться от записывающих устройств. Недостаточно сказать, нужно соответствовать сказанному, иначе мигом разоблачат и покроют позором. Общественное мнение страшная штука. Заявить протест против избиения детей и правда не стукнуть собственного зарвавшегося подростка, поступки разных порядков. Чиновникам запрещено брать взятки, спроси – каждый станет отрицать саму возможность. Но как же наяву отказаться? Систему корежило, она скрипела, от нее отваливались целые куски, и она продолжала натужно волочься дальше. Дай Марии волю, она бы сильно ее упразднила, хотя прекрасно ориентировалась в ее бюрократических переплетениях.
Девушку прямо у порога кабинета встретила импозантная женщина средних лет, сама ей дверь придержала. Лицо чиновницы наполнено выражением спокойной деятельной доброты. Мария не обманулась проявленной любезностью, здесь показательно уважают лишь определенный круг людей, и она относилась к нужному. Социальная справедливость не слишком занимала Марию, во всяком случае не настолько, чтобы бороться за нее постоянно. Она делала много, но гораздо меньше, чем могла и не мучилась совестью.