Выбрать главу

Ладейная кукла

— Ула, знаешь, кого ты напомнила мне в рассветных лучах?

— Кого, Виз? — Девушка сладко, словно кошка, потянулась.

— Ладейную куклу. Ну, в общем ту штуковину, которую старики режут из сосновой коры, чтобы привязать к фальшкилю. Раньше, когда лодки делались в поселке, их на самом брусе фальшкиля вырезали, а теперь льняной бечевкой привязывают, — как же выйти в море без заступницы и хранительницы.

Харий Галинь «Ладейная кукла»

ВИЛИС ЛАЦИС

ЧЕТЫРЕ ПОЕЗДКИ

Черная лодка возвращалась морем от церкви к поселку Грива. Парус был поднят, но одному из мужчин приходилось грести, потому что береговой ветер за время богослужения стих. Гребец апатично подымал весла и время от времени поглядывал через плечо в сторону берега: не пора ли править к причалу. В лодке без него было еще два человека, так как третьего, что лежал на руках у матери, укутанный в голубое бумазейное одеяло, еще нельзя было назвать человеком. Но именно ради него и состоялась эта поездка в церковь — сегодня его крестили. В честь крестного отца он получил имя Симан.

Когда ребенок нетерпеливо задвигался, мать расстегнула кофту и дала ему грудь. И хотя один из мужчин — тот, что греб, — был ее муж, а второй, Симан Дауде, слишком стар, чтобы его стыдиться, она все же слегка покраснела и повернулась боком.

Мужчины беседовали о лове. Крестный Симан жевал табак и каждые полминуты сплевывал в море бурую, похожую на грязную кровь жижу.

Добравшись до плеса у поселка Грива, они направились к берегу и вытащили лодку на сушу. Там было много таких же черных лодок, как у них, и таких же стариков, как крестный Симан. Некоторые развалюхи были выволочены к самым дюнам и опрокинуты, и старики расселись на их сломанных килях. Они сосали трубки и глядели в море — словно стая духов, охраняющих пустынный берег. Симан Дауде тоже принадлежал к их числу, но сегодня он был крестным у какого-то мальца и не мог сидеть рядом на отплававшем свое корыте.

— Теперь пошли домой, отобедаем, — сказал отец маленького Симана Екаб Пурклав. — У меня есть водка.

Мужчины пошли вперед, а мать с мальчиком на руках в отдалении следовала за ними. До самого дома они ни разу не оглянулись на Анну и она не обмолвилась ни единым словом, потому что они говорили о своем. Поселок Грива был невелик — всего десять усадеб, которые разбрелись по узкой полоске земли между маленькой речушкой и песчаной пустыней. Самый большой дом принадлежал Симану Дауде, он был покрыт черепицей и обшит шпунтовыми досками. Войдя в хибару Екаба Пурклава, Симан дал Анне рубль. — Это крестнику на одежу.

Анна покраснела и до тех пор тискала рубль в руке, пока он не повлажнел от пота. Екаб тут же выставил водку, и все стали усаживаться за стол. Анне тоже пришлось сесть между ними и отпивать по капле, потому что Симан Дауде был старый холостяк и, выпив, любил пошутить с женским полом. Он был состоятельный мужик.

Маленького Симана, сонного, уложили во второй комнате. Чтобы мухи не кусали его, Анна завесила окно бумазейным одеялом. Потом они могли спокойно обедать.

— Куда тебя несет, — сказал крестный, когда Анна немного погодя хотела было проведать мальчика.

— Да у вас тут свои разговоры. — Она немного смущенно улыбалась. — Куда уж мне…

— Тогда сиди и слушай, — сказал Симан.

И Анна сидела, слушала, как говорят мужчины, и не проронила ни слова. Она была с дальней стороны, поэтому никто из ее родных не смог прийти на крестины. Когда часть водки была выпита, Симан начал свои россказни. Екаб ему перечил, если Симан говорил что-то не так, и Анна не знала, чью сторону ей держать. К вечеру в маленьком домишке царил такой гам, будто здесь собрались болтуны со всего поселка. Маленький Симан проснулся, когда Екаб опрокинул и разбил бутылку. В комнате было темно. Мрак и одиночество пугали мальчугана. Он заплакал, но в хмельном гомоне взрослые не слыхали его жалобного зова. Он плакал долго и все громче, сучил маленькими ножонками о стенки колыбели, но никто к нему не шел.

Седые старики на берегу уже разошлись, а черные лодки стояли, как и прежде, угрюмо темнея на летнем небе, как черные пятна на желтом лике пустыни.

Сразу после причастия конфирмованные стали выходить из церкви. Музыканты на башне играли хорал. Близкие конфирмованных теснились на маленьком дворе и поздравляли молодежь. Когда фотограф снял всех для большой групповой карточки, они вернулись в ризницу поблагодарить священника, поцеловали ему руку, а потом вместе со своими родственниками и друзьями разбрелись каждый своей дорогой.