Новенький приподнялся и сел. Пошевелился, словно ребенок, очнувшийся от долгого глубокого сна, и стал озираться. Он был одет в простой серый костюм из ткани с впряденными переливчатыми нитями. Его удлиненное лицо заканчивалось узким подбородком. Он был очень бледен, его тонкие губы казались совсем бескровными, он часто мигал и щурил голубые глаза, а затем потер очень светлые, почти незаметные брови. Челюсти его двигались, словно он хотел что-то сказать, но не находил слов.
Ощущения, которым подвергался человек при перемещении во времени, не причиняли вреда организму, однако они могли привести к глубокому психическому потрясению. Последние мгновения перед опусканием Молота очень сильно напоминали последние мгновения под гильотиной, поскольку ссылка в лагерь "Хауксбилль" была равноценна смертному приговору. Депортируемый узник бросал последний взгляд на мир ракетного транспорта, пересадки органов и видеосвязи, на мир, в котором он жил, любил и отстаивал свои политические принципы, а затем Молот опускался и таранил его в одно мгновение в непостижимо далекое прошлое по безвозвратной траектории. Поэтому не было ничего удивительного в том, что новоприбывшие оказывались в состоянии эмоционального потрясения.
Барретт протолкался сквозь толпу, которая машинально пропустила его. Он подошел к краю Наковальни, склонился над ней и протянул руку новичку. В ответ на свою широкую улыбку он увидел остекленевший взгляд.
- Меня зовут Джим Барретт. Добро пожаловать в лагерь "Хауксбилль".
- Я... это...
- Сюда, сюда, поскорее с этой штуки, пока на вас не вывалилась посылка с бакалеей. Передача может продолжаться. - Барретт слегка поморщился, перенеся центр тяжести, и потащил новенького вниз, с Наковальни. От этих идиотов там, наверху, можно было ожидать пересылки груза через минуту после отправления человека. Их нисколько не беспокоило, что человек мог еще не успеть сойти с Наковальни. Политзаключенные не вызывали у Верховного Фронта ни малейшего сочувствия.
Барретт поманил Мэла Рудигера, толстоватого веснушчатого анархиста с добродушным розовым лицом. Рудигер протянул новенькому алкогольную капсулу. Тот взял ее и молча прижал к предплечью. Глаза его просветлели.
- Вот кусок сахара, - произнес Чарли Нортон. - Нужно резко поднять уровень глюкозы в крови.
Человек жестом отказался от сахара, голова его двигалась так, словно она была в жидкости. Он был похож на боксера, едва вышедшего из нокаута, подлинный случай темпорального шока и, пожалуй, самый тяжелый из всех, какие доводилось видеть Барретту.
Новоприбывший до сих пор не проронил ни слова. Неужели эффект может быть столь тяжелым? Может быть, для молодого человека потрясение от того, что он вырван из своего родного времени, оказалось сильнее, чем для других?
- Мы отведем вас в лазарет, - мягко произнес Барретт, - и проверим ваше состояние. Ладно? Затем я займусь вашим устройством. Позже у вас будет еще достаточно времени, чтобы пообвыкнуть и со всеми познакомиться. Как вас зовут?
- Ханн. Лью Ханн.
Он назвал свое имя отрывистым шепотом.
- Я не расслышал, - сказал Барретт.
- Ханн, - повторил мужчина едва слышно.
- Из какого вы года?
- 2029-го.
- Вы неважно себя чувствуете?
- Просто ужасно. Я до сих пор не верю в то, что со мной произошло. Разве такое место, как лагерь "Хауксбилль", существует на самом деле?
- Боюсь, что да, - ответил Барретт. - Во всяком случае, для большинства из нас. Несколько человек считают, что это иллюзия, вызванная наркотиками, а мы на самом деле все еще там, в двадцать первом столетии. Но я сильно в этом сомневаюсь. Если это и иллюзия, то чертовски удачная. Поглядите сами.
Он обнял одной рукой Ханна за плечи и вывел через толпу лагерников из помещения Молота в коридор, направляясь к лазарету. Хотя на вид Ханн был худым, даже хрупким, Барретт удивился, ощутив бугристые мускулы на его плечах. Он решил, что этот человек на самом деле не такой уж беспомощный и слабовольный, каким кажется сейчас. Да иным он и не мог быть. Только сильные удостаиваются чести быть высланными в лагерь "Хауксбилль". Любых сюда не присылали: слишком дорогое удовольствие - зашвыривать человека в столь отдаленное прошлое.
- Взгляните-ка вон туда, - велел Барретт, когда вместе с Ханном проходил мимо открытой двери здания.
Ханн повиновался. Затем провел ладонью по глазам, чтобы удостовериться, что ничто не мешает его зрению, и еще раз посмотрел.
- Позднекембрийский пейзаж, - объяснил Барретт. - Увидеть его - мечта любого геолога, только вот геологи, похоже, не слишком стремятся стать политзаключенными. Вон там перед вами то, что называют Аппалачами. Это полоса скальных пород шириной в несколько сот и длиной в несколько тысяч миль, пролегающая от Мексиканского залива до Ньюфаундленда. К востоку Атлантический океан. Чуть западнее - то, что у нас называют Аппалачской геосинклиналью, разлом шириной в пятьсот миль, наполненный водой. Примерно в двух тысячах миль к западу есть еще один желоб, который назван Кордильерской геосинклиналью. Он тоже наполнен водой. В этом геологическом периоде кусок суши между геосинклиналями находится ниже уровня, так что за Аппалачами сейчас у нас находится Внутреннее море, простирающееся далеко на запад. На дальнем конце Внутреннего моря есть узкая полоска суши, тянущаяся с севера на юг, которая называется Каскадией. Когда-нибудь со временем она станет Калифорнией и Орегоном. Но это случится очень не скоро. Я надеюсь, вам понравится морская пища, Лью.
Ханн глядел, едва не раскрыв рот, и Барретт, стоя рядом с ним, тоже с удивлением смотрел на окружающий их мир, который до сих пор не перестал изумлять его. Невозможно привыкнуть к абсолютной чуждости этого места даже после того, как проживешь здесь, как Барретт, двадцать лет. Это была Земля, и все же по-настоящему это Землей еще не было, настолько она была мрачной, пустой и нереальной. Где бурлящие жизнью города? Где трансконтинентальное шоссе с электронным управлением? Где шум, яркие краски, загрязненные среды? Ничего этого нет еще и в помине. Планета молчалива и стерильна.
Серые океаны, разумеется, кишели живыми существами. Но на этом этапе эволюции на суше не было ничего живого, кроме людей, вторгшихся из двадцать первого века. Над уровнем моря возвышался лишь щит из скал, голый и однообразный, только кое-где прерываемый случайными пятнами мха на кусочках почвы, которая только-только начала формироваться. Даже несколько тараканов были бы здесь желанными гостями, но насекомые, похоже, не появятся здесь еще пару геологических периодов. Для обитателей суши это была еще мертвая планета, неродившийся мир.