Они стояли рядом. Старлей высокий и худой, Середец среднего роста, коренастый. И лица разные. Но Трофиму они казались братьями-близнецами. Может, потому что ненавидел их одинаково сильно. И ухмылялись они однотипно, правда, один кривил губы влево-вверх, другой вправо.
– Зачем ты это сделал, Трофимов? – спросил старлей.
Разговор шел о Нинке… И надо было Трофиму связаться с ней. Теперь отвечай… Хорошо, если бы только за нее одну спрашивали. Но разговор начался именно с этой темы. Сначала опера отоварили его добавкой к ночным раздачам, затем разговор завели. Весело у них в кабинете, прямо зоопарк какой-то, сами козлы, а из Трофима слоника делают…
– Начальник, бес попутал. За наседку принял. А сексотов ненавижу…
– Значит, за сексота ее принял? – подозрительно и вместе с тем насмешливо спросил Середец. – И много за тобой такого, о чем нам неизвестно?
– А откуда я знаю, что вам известно, а что нет?
– Да нам вообще-то все про тебя известно. Все-все…
– Не бери на понт, начальник!
– Ух ты, какие мы борзые!..
И снова лицо сжала сырая резина противогаза, и снова Трофим завис между небом и землей, не зная, что лучше – умереть или воскреснуть… Потом он долго и жадно на потеху ментам глотал воздух. И думал о том, что злить их не стоит…
Середец бросил противогаз на стол, за который и сел. Его напарник занял место за другим столом. Трофим оказался в неловком положении, правым боком к одному, левым – к другому.
– Успокоился? – вроде бы благодушно спросил Середец.
Трофим нутром чувствовал, что перечить ему нельзя, иначе он быстро сменит милость на гнев.
– Да, – кивнул он.
– В глаза смотреть! – рявкнул опер.
И для пущего эффекта с грохотом опустил кулак на стол. Трофим не стал артачиться и повернул к нему голову.
– Успокоился, спрашиваю?
– Да, начальник, нормально все…
– А вчера, значит, ненормально было. Пальбу в ресторане зачем устроил?
– Я?! Пальбу?!. – изобразил недоумение Трофим. – Вы что-то путаете, начальник.
Середец взял шлем-маску за клапанную коробку и несильно, но убедительно хлестнул резиновым корпусом по своей раскрытой ладони.
– А, ну да, что-то было, – кивнул Трофим.
Отпираться было глупо. Его взяли с «наганом», из которого он стрелял. Да и свидетелей немало было, а работать с ними менты умеют…
– Пьяный был, плохо помню…
– И что человека убил, тоже не помнишь? – спросил старлей.
Его вопрос прозвучал ударом хлыста. Трофим вздрогнул, нервно обернул к нему голову.
– Да нет же, не убивал… Ну, может, ранил…
– А если убил? – резко спросил Середец.
Пришлось повернуть голову в его сторону.
– Да нет… – с надеждой протянул Трофим.
Уж очень много зависело от того, убил он или нет. Если «да», могут и к высшей мере приговорить, если «нет», тут уж от степени тяжести ранения зависит. В лучшем случае, можно на пять-шесть лет попасть, да и в худшем к стенке не поставят…
– Повезло тебе, Трофимов, – совсем неодобрительно посмотрел на него Середец. – Ранил ты потерпевшего, не убил. Ранение не смертельное, но возможна потеря трудоспособности. Так что не радуйся, в любом случае влип ты капитально… Целый букет на тебе, Трофимов. В человека стрелял, на людей с топором бросался, сокамерницу душил…
– Так я ж это, признал свою вину.
– Ну, если б ты все признал, тогда бы мы с тобой по-другому говорили. И перед судом бы походатайствовали… «Наган» у тебя откуда?
– «Наган»?! – задумался Трофим. – Да нашел… На речке купался, на берег выхожу, смотрю, лежит под кустиком…
– Срок твой там, под кустиком лежит… – зловеще стрельнул взглядом Середец. И снова взялся за противогаз. – Откуда оружие? Последний раз спрашиваю…
Трофим с ужасом смотрел на орудие пытки. Сейчас начнется…
– Да говорю же, нашел…
Хочешь не хочешь, а надо терпеть. Нельзя сознаваться, нельзя припечатывать себя к убийству цехового фраера. Тогда точно каюк…
– Ну, смотри, мы хотели как лучше…
Середец словно бы нехотя поднялся, раскрыл в руках шлем-маску. Трофим плотно зажмурил глаза и плотно закусил губу… Зря менты думают, что его легко сломать. Он сделан из крепкой стали, потому легко гнется. Но не ломается…
Он уже мысленно распрощался с жизнью, когда сквозь раскрывшуюся трубку в легкие слабенькой струйкой потек спертый воздух. Его катастрофически не хватало, чтобы надышаться всласть. Изощренное издевательство – насыщать придушенного человека воздухом через фильтр противогаза… А потом трубку снова пережали…
В камере предварительного заключения было жарко и душно – настоящая парилка. Крохотное окошко, закрытое решетками и ресничками, спрятанная под потолком лампочка, теснота, вонь от параши, на грубо сколоченных нарах в расплывчатых разводах плавают чьи-то лица…
Мест свободных нет. Но Трофим и на полу может посидеть. Для него это сейчас за праздник. Да и ноги уже не держат, чтобы идти дальше. А камерная духота и вонь – это такой пустяк по сравнению с душегубкой, которую ему устроили опера… Если б только противогаз. Они устроили ему знакомство с Уголовно-процессуальным кодексом. Пытка есть такая, когда бьют толстенной книгой по голове. Эффект кувалды, а синяков нет. Мозги после такой процедуры в клейстер превращаются, чтобы снова загустели, время должно пройти…
Он обессиленно опустился прямо на ступеньки, оперся спиной о только что закрывшуюся дверь. Грудь высоко вздымается, сердце вот-вот выпрыгнет из груди, но ему в кайф. Закончились пытки, и какое счастье, что есть возможность перевести дух…
С потолка упала прохладная капля конденсированной влаги, плюхнулась на лоб, скатилась по носу на губу. «Мед-пиво пил, по усам текло…» – мелькнула в голове известная с детства фраза. Трофим слизнул каплю, блаженно улыбнулся. По усам текло и в рот попало… Пить охота, и вода совсем рядом – из трубы прямо в чашу стекает вода… Сейчас он наберется сил, поднимется, напьется вдоволь…
– Эй, черт, ты че там застрял? – как будто откуда-то издалека, словно через толстый слой ваты в ушах, донесся до него чей-то голос.
Трофим сжал кулаки, вернее, попытался это сделать. Слабина в руках, и ноги не держат. Плохо, очень плохо… Он согнул ноги в коленях, уложил на них руки, уронил на запястья голову, закрыл глаза. Надо сделать вид, что он ничего не услышал. Надо перетерпеть, выждать момент…
– Ты чо, оглох?
Трофим снова промолчал… Да, это проявление слабости, но ведь он действительно еле живой от пережитого.
– Севчик, да отстань ты от него, не видишь, каличный он…
Кто-то заступился за Трофима. Но сделано это не от широкой души, а от желания унизить его еще больше… Сначала чертом его обозвали, затем каличным. Видно, что бакланы это беспонтовые, только-только парашу нюхать начинают. Эти за базаром не следят, смердят словами, пока живы…
– Да пусть хоть деланый! Ко мне сейчас телка придет, а он на проходе развалился!
Кичится Севчик, изгаляется. Точно, баклан… Трофим не открывал глаз, чтобы не встретиться с ним взглядом. Силы уже возвращаются, закипающая в крови злость подгоняет их. Еще немного, и он будет в норме…
– А может, это и есть твоя телка?
И дружок его куражится не по-детски. Такой же дегенерат…
– Гюльчатай, в натуре!.. Эй, Гюльчатай, личико покажи!..
Но Трофим даже не шелохнулся. Послышался шорох сползающей с нар задницы; тяжелое дыхание, смрад давно немытого тела.
Севчик навис над Трофимом, несильно, сверху вниз ударил его кулаком по макушке. А кулак тяжеленный.
– Эй, ты чо, зачах, в натуре!
Трофим отнял голову от рук, открыл глаза, посмотрел на баклана… Литые, словно чугунные черты лица, объемный, как будто бронированный лоб, в глазах открытые емкости с тупой первобытной агрессией, мощные плечи, кулаки, что гири. На теле ни единой татуировки, еще не успел обзавестись. Значит, пряник, новичок. Влетел по первому разу, решил сразу рога выставить, на всех, кто на пути, буром переть. Мозгов нет, думает, что сила решает все.