Неплохо, даже умно, но все равно наши сравнения притянуты за волосы. Он, Альвизе, как и Караваджо, несколько приукрасил, а лучше сказать, изуродовал то немногое, что ему было известно о Каталине, приврав немного с целью поразить воображение своей свидетельницы, — так наше воображение может поразить какая-нибудь картина. Комиссар заверил ее, что с этим трупом она здорово вляпалась, что полиция доподлинно установила, что Энвер замешан здесь по уши, поскольку уличные подружки Каталины признали в нем сутенера. И чтобы не сесть снова в тюрьму, Энвер все повесит на нее, скажет, что она-то и заказала это жуткое убийство, и тут уже не помогут ни раскаяние, ни протекция, шепнул ей Альвизе. Мы заметили ему, что вот так, нагромождая ложь за ложью, маниакальный поборник закона и те, кто этот закон попирает, становятся в конце концов похожи как две капли воды, на что он сочувственно нам улыбнулся. Разве не мы все время упрямо пытаемся ему доказать, что искусство правдивее, чем жизнь?
Вынужденный в деле Волси-Бёрнса довольствоваться той чушью, которую наплел ему Иоган Эрранте, он намеревался отыграться на махинациях Корво, проведя шедевральное расследование, в результате которого воссияет истина и вскроется вся правда о гнусном профессоре с его перстнями на пальцах-сосисках. Брат принадлежит к тем отпрыскам патрицианских фамилий, которые не любят, когда им подражают, тем более бездарно. Как-то я показала ему в центральном нефе собора Фрари статую «Снисхождение» работы Джироламо Кампаньи, и с тех пор он всем говорит, что он — потомок этого скульптора, и получается, будто Венеция обязана своим великолепием одному из предков Кампана. В общем, я выразила подозрение, что на Корво он набросился не только ради соблюдения буквы закона, но и из чисто венецианского снобизма.
Он смерил меня взглядом, как будто я встала на защиту этого негодяя. Под тьеполовскими плафонами Корво прячет деньги, нажитые на торговле пороком. Он ведет себя так, словно он — сын дожа, попирает вековые традиции, благодаря которым, что бы там ни говорили, выстоял наш город, и это уже верх самозванства, а потому брат с огромной радостью наденет на него наручники прямо посреди его нелепой гостиной и с удовольствием посмотрит, как тот покатится со своего трона, в том числе и во имя неписаных венецианских законов, которые я называю снобизмом.
Ну а пока хоть обвинения Энвера против Илоны и сплошная выдумка, но в них наверняка есть доля правды, судя по тому ужасу, от которого физиономия этой старой куклы Месснер пошла трещинами, несмотря на покрывавший ее лак невинности.
Она ничего не знала ни про венгерскую девушку, ни про ночь с грузовиками, ни про махинации Корво и Энвера — ведь все это время она сидела взаперти. Но сведений о проституционной сети, бравшей начало из «Алисотрувена», которые она могла предоставить, было достаточно, чтобы засадить Корво и Энвера в тюрьму. Сначала молодой албанец снабжал профессора краденными по монастырям манускриптами, иконами и предметами искусства, но, навострившись в посредничестве между проходимцами и коллекционерами, перекупщик свел Микеле с иной клиентурой — любителями живой плоти, готовыми хорошо платить, если эта плоть окажется такой же нетронутой и качественной, как диковинки из их коллекций.
Венеция прикидывается, будто дает своим гостям возвышенные развлечения — церкви, базилики, музеи, памятники, биеннале, развлечения, приобщающие умы к культуре и прекрасному. Вне этого художественного контекста Корво, Энвер и Илона никогда не повстречались бы с Волси-Бёрнсом и наш дорогой Эдди никогда не скатился бы из скандальной газетенки в организацию злоумышленников.
Нам смертельно хотелось узнать, какую роль наш зарезанный англичанин играл в показаниях Илоны, а Альвизе смертельно хотелось, чтобы мы его об этом упрашивали. Он принял выражение, соответствующее образу «Следователь Кампана во славе», в коем он желает быть увековеченным на собственном мраморном саркофаге во Фрари, рядом с Монтеверди, Тицианом, Кановой и прочими гениями его масштаба. Нам же достаточно было взглянуть на него, как если бы он восседал на троне, на высоченном постаменте, в бронзовом шлеме и латах, чтобы он тут же внял нашим мольбам.
Все это дело держалось на правильном изучении спроса, отчеканил он. В Венеции куртизанку на улице не найти. Бог их знает, может, в старые времена они тут и кишмя кишели, но в наши дни мировая столица медовых месяцев предлагает разнообразные брачные церемонии и серенады на гондолах, только не платные плотские удовольствия.