Когда я этот фокус с исчезновением и появлением ощущений уже смог в словесной форме описать, родители, понятное дело, переполошились, и меня стали проверять на эпилепсию. Несколько раз меня таскали на элекгроэнцефалограф, но он ничего такого не показал, даже повышенную эпиактивность установить не удалось, и меня оставили в покое, ограничившись уже упомянутым выше диагнозом.
Была вспышка белого света в то утро, когда мы с Гришкой передарили друг другу родительские вещи, или нет, я не припоминаю. Наверняка была, но я тогда был маленьким и вполне мог не обратить на нее внимания. А вот спустя восемь лет я эту вспышку и сопутствующую ей мелодию уже зафиксировал своим сознанием и с тех пор отмечал уже каждый раз.
Это случилось в школе, во время урока. Открылась дверь, и в класс ворвалась невысокая женщина в темносиней юбке и белой блузке. Спереди юбку оттопыривал мощный живот, а сзади — не уступающий ему по массивности зад, из-за чего юбка натянута была настолько сильно, что казалось, будто от талии и до колен женщина была просто покрашена синим. Сквозь блузку просвечивал розовый бюстгальтер, а вокруг шеи у женщины был повязан шелковый пионерский галстук. И в моей пустой голове немедленно возникла первая частица знания: эта лупоглазая тетя — наша пионервожатая Людмила Васильевна Куздрыкина. Именно так к ней следует обращаться, и ни в коем случае не называть Люсей, Людой, Милой, а уж тем более — Куздрей. Иначе будет плохо.
Куздря строго посмотрела на меня и сказала:
— Шилкин, немедленно в пионерскую комнату.
В пионерской комнате под красным пионерским знаменем сидел дядечка в черном костюме. На столе перед ним лежал потрепанный блокнот. Куздря встала у окна, опершись попой о подоконник.
— Садись, Шилкин, — приказала она. — Вот товарищ из газеты. Он хочет написать большую статью про нашу школу и про нашу пионерскую организацию. И ты, как советский пионер, должен ему помочь.
Я очень обрадовался, потому что сразу понял, что в этой газете будет моя фамилия, и все узнают, что я — настоящий советский пионер.
— Тебя Костей зовут? — спросил дядечка из газеты. — Константин. Хорошее имя. Ты смотрел такое кино «Константин Заслонов»? Про войну?
Кино я не смотрел, но согласительно кивнул головой, потому что не хотел, чтобы дядечка подумал, будто я некультурный и не смотрю хорошие фильмы про войну.
— Ну вот и хорошо, — продолжил дядечка. — Людмила Васильевна мне сказала, что ты дружишь с Гришей Фроловым.
Как только он сказал про Гришку, мне стало тревожно. Мне тут же, как по заказу, воткнулось откуда-то снаружи в голову, что сегодня я сидел за партой один, а его место пустовало. И что у него дома какая-то беда, и как-то эта беда связана с тем, что уже три дня я не видел во дворе черной «Победы», на которой его папашу возили на работу.
— Ты знаешь, кто его отец? — неожиданно спросил дядечка.
— Дядя Петя — военный, — честно озвучил я очередную всплывшую у меня в голове частицу знания. — Он — генерал-майор.
— Этот дядя Петя, — ласково объяснил мне дядечка, — никакой не военный. Он — преступник. Он арестовывал невинных людей, сажал их в тюрьму. Там их пытали и убивали. Теперь его разоблачили и будут судить.
У меня стало холодно в животе и зашумело в ушах. Я смотрел на дядечкин рот, из которого неторопливо вылезали слова про Гришкиного папашу, и ничего не понимал. Я как-то вдруг перестал понимать, про что он мне говорит. И зачем он мне про это говорит. Просто хлопал глазами весь красный и молчал.
Тут вклинилась Куздря. Оказывается, у нас после уроков должно быть пионерское собрание, и дядечка-журналист специально приехал, чтобы поприсутствовать на этом собрании, а потом написать в газету статью. И вчера Куздря долго говорила с Гришкой, что он должен выступить на этом собрании и, как настоящий пионер, сказать всякие слова, что он своего папашу считает преступником. Вот про это журналист и должен был написать в свою газету, как пионеры осуждают извращения линии партии и так далее. Но Фролыч сегодня в школу не пришел, и телефон у него дома не отвечает.
— Мы ведь не можем отменить это пионерское собрание, — говорила Куздря брякающим железным голосом. — Это был бы просто позор для нашей организации. И для школы. И для всего района. Вот товарищ напишет в газету, что у нас хромает пионерская дисциплина. Мы этого допустить не можем, Шилкин. Правда?