Клавины товарки солидарно гудели в ответ. Я еще немного послушал, понял, что у общественного обвинения недостатка в свидетелях не будет и продолжил движение.
— Константин Борисыч! — радостно-медовым голосом воскликнула Клава, как только я попал в ее поле зрения. — А мы вот в кино собираемся — не составите компанию?
В то далекое время бар на Ухтомской еще не был превращен в стоячий притон с автоматами вдоль стен и хроническим дефицитом кружек, — посетители сидели за столиками, между которыми резво перемещались разносчики пива. Ходили небезосновательные слухи, что место разносчика стоило около двух тысяч рублей, и деньги эти отбивались минимум за полгода.
— Понимаешь, — сказал я, — они все себя странно как-то держат. Соседки ее по комнате, как мне кажется, без проблем готовы ее сдать. Ну, они, конечно, будут за нее выступать на суде, но таким макаром, чтобы от этих их выступлений вреда было больше чем пользы. Чтобы ее как можно скорее погнали в три шеи и с фабрики, и из общаги. Я не понимаю чего-то. Ведь подруги же. И вот эти самые подруги фактически спят и видят, чтобы она прямо завтра оказалась у себя в Сарапуле. А остальные все поголовно в открытую жаждут крови. Это не товарищеский суд будет, а публичная казнь.
— Тебя моральная сторона интересует? — иронично спросил Фролыч.
— Может, она меня и интересовала бы, — ответил я, — да только сдается мне, что тут дело вовсе не в морали. Я почти уверен, что они в «Детском мире» промышляли всей комнатой. Попалась, на свою беду, одна Сурина. И они сговорились, что она должна немедленно валить домой, чтобы некому было задавать вредные вопросы. Так что ни она не будет отбиваться, ни они ее не станут выгораживать.
— А тебя это не устраивает?
— Не устраивает.
— И что ты собираешься делать? Привлечешь всю восьмую комнату? Ей от этого легче не станет. Ей даже хуже станет, потому что сейчас она в одиночку будет отдуваться, хоть и за всех сразу, а так из нее получится соучастница преступной группы расхитителей. Я думал, что ты у нее защитником числишься.
— Я не числюсь. Я ее защищаю. Но это невозможно по-честному сделать, если я не буду полностью в курсе. Как я могу ее защищать, если все либо молчат, либо врут, либо просто сговорились изображать из себя идиоток. И вообще все это как-то странно. Вот посмотри.
Я протянул Фролычу свои расчеты, те самые, которые так разволновали Марину Сурину. Он выслушал мои пояснения, насторожился сперва и замолчал, а потом ухмыльнулся во все лицо и эдак пренебрежительно отмел все мои рассуждения.
— Ты, Квазимодо, недооцениваешь мощь наших русских баб. Если они коней на скаку останавливают, то уж кубометр распашонок вполне могут до магазина донести, тем более если сильно башли нужны. Ты что — собираешься ее защищать, напирая на то, что ей такой груз поднять не под силу? Будешь отрицать сам факт спекуляции? Так это безнадежно — есть же милицейский протокол.
— Вот в этом-то все и дело. В протоколе ни слова про распашонки. Ты знаешь, что она там толкала, если верить протоколу? Детские комбинезоны.
Вот тут-то Фролыч напрягся по-настоящему, уже не улыбался.
— Откуда ты знаешь?
— Я не поленился и съездил в отделение.
— Ты кому-нибудь про это говорил? — Фролыч совсем помрачнел.
— У нее спросил. Она орать начала, что в милиции все напутали, и что никаких комбинезонов не было. Я на всякий случай позвонил в отделение сержанту, который ее задерживал. Он подтвердил, что были комбинезоны, и что она пыталась ему один всучить, чтобы он ее отпустил. А он не взял, потому что у него детей нет.
— А комбинезоны ты сам видел?
— Нет. Я акт видел, а когда Сурину отпустили, то Татьяна Игнатьевна договорилась, чтобы изъятое вернули на фабрику. Сержант сказал, что сама приезжала.
— Ну и какой вывод ты из всего этого делаешь?
— Очень простой. Ничего Сурина не воровала и с фабрики не выносила. Потому что никаких комбинезонов у тебя в цехе не делают. Их в четвертом шьют? Вот оттуда их кто-то и выносил. Незаметно это сделать нельзя — это тебе не распашонка, его под юбкой не спрячешь. Значит, как минимум, охрана была в курсе. Или кто-то из охраны. А потом восьмая комната стройными рядами направлялась на сбыт дефицита. Сурина попалась — и что? Ну устроим мы этот цирк с товарищеским судом, выгоним ее на фиг, а завтра вся эта гоп-компания переведет дух и продолжит свою коммерцию. Это тебе не пять лимитчиц из восьмой — это, дружище, целая организация. И имей в виду, что против них вся общага, малой кровью можно не обойтись. Этим бабам рот не заткнешь, у них классная отмазка — хищение социалистической собственности. Короче говоря, давай вместе поговорим с Татьяной. Я понимаю — она счастлива, что договорилась с милицией сор из избы не выносить. Только это ведь все мура — даже если на суде все пройдет гладко, во что я совершенно не верю, через неделю, ну через месяц максимум, еще кто-нибудь попадется. Что тогда? И вообще — это несправедливо. Туг, понимаешь ли, целая банда, может быть, орудует, а одна девчонка за всех отдуваться должна. Если по правде, то надо все выяснить, а потом уже раздавать по серьгам, кому что положено. Согласен?