— Хочешь улучшить репутацию этой богадельни? Я уже думал — не выйдет.
— Фролыч, я плевать хотел на репутацию богадельни. Я на нашу с тобой репутацию плевать не хочу. Она нам еще пригодится.
— У тебя есть предложение?
— Есть. Раньше не было, а теперь есть. Не знаю как, но только никакого товарищеского суда. Потому что он всю эту ситуацию в лучшем случае только чуть пригасит, а скорее всего, раздует во вселенский пожар общефабричного масштаба. Причем когда полыхнет — мы с тобой знать не можем. Надо сдавать Татьяну с ее шахер-махером, и надо, чтобы ее сдали именно мы. Пока она директорствует, тут все будет только хуже. А если именно мы, ни в чем не замазанные, ее выведем на чистую воду, то нам это плюс в копилку. И пойдем дальше.
Фролыч задумался на пару секунд, потом решительно замотал головой.
— Ты не учитываешь кое-что. Если бы Татьяна эти деньги себе в кубышку запихивала, я бы с тобой тут же согласился. И не я один. Но ведь я тебе объяснил, что она с ними делала. Это же наша советская мафия, хоть и маленькая, — пойми. Если пойдем ее закладывать, то мы, считай, замахнемся на всю сложившуюся систему непростых товарно-денежных отношений в условиях развитого социализма. Что-то я не чувствую в себе готовности начинать войну с ветряными мельницами. У меня ведь полного списка, кому она и сколько таскала, нет. В милицию таскала, это я знаю. Ну предположим, этих дядей Степ мы с тобой не боимся. А если она еще и в прокуратуру таскала? Или в комитет? А тут мы с тобой — здрасьте, дяденьки. Ты так примерно представляешь себе, какие люди нам за это спасибо скажут, и сколько их вообще?
— Ну что ж ты меня, совсем за дурака держишь? Я же не призываю тебя заявление писать или превращать товарищеский суд в уголовный. Давай позвоним Николаю Федоровичу. Он у нас партийный начальник, к нам относится вполне даже хорошо. Встретимся, все объясним. Честно скажем, что совсем не собираемся выносить сор из избы и устраивать из всего этого общественный базар. Но нас тревожит собственное будущее, рисковать которым очень не хочется, поэтому мы у него, как у старшего товарища просим совета. Потому что мы, с одной стороны, законы уважаем, а с другой — не хотим затевать разоблачительную бучу. Мне кажется, он правильно поймет и оценит. Райкому ведь эта история, если она как-то неправильно начнет развиваться, на пользу тоже не пойдет.
— А знаешь что? — сказал Фролыч. — А это гениальная идея. Мы с тобой получаемся не просто честные комсомольцы, но еще и такие, которые не любят несанкционированную самодеятельность. Таких ценят. Я, пожалуй, согласен. Надо только решить — Татьяну будем предупреждать или нет?
— А это просто. Надо сначала решить, мы вдвоем к Николаю Федоровичу идем или я один. Если я один, то можно не предупреждать, потому что со мной она не откровенничала, и я всю интригу раскопал сам, готовясь защищать Сурину. Если вдвоем, то тебе надо ей сказать, что я такой сукин сын, но ты меня одного не отпустишь и будешь держать руку на пульсе.
Вот так мы и порешили. Визит к Николаю Федоровичу прошел на редкость гладко и с очень положительным результатом для нас лично. Николай Федорович сказал, что у нас обоих великолепные данные для комсомольской, а впоследствии и партийной работы и что он сформулирует предложения и даст рекомендации. Через месяц Фролыч уже был секретарем комитета комсомола на фабрике, а я у него — заместителем по общим вопросам.
А дня через четыре после нашей беседы с Николаем Федоровичем я с Татьяной Игнатьевной столкнулся на лестнице. Я поднимался вверх, а она на лестничной площадке стояла и загородила мне дорогу. «Здрасьте, Татьяна Игнатьевна», — говорю я ей, — «позвольте пройти», а она молчит, смотрит на меня в упор, и в глазах что-то такое… будто бы она пытается вспомнить, где она меня раньше видела и видела ли. Постояла, потом повернулась боком и рукой эдак сделала — «проходите, Константин Борисович, проходите». И больше мы с ней с тех пор не разговаривали, а если доводилось встретиться, то она делала вид, что меня не замечает.
Ну а что? А как она хотела? Чтобы как было?
Вообще ситуацию вокруг восьмой комнаты разрулили мгновенно и с необыкновенным изяществом, каковое для нас с Фролычем в те времена представлялось совершенно недоступным. На фабрику прислали комиссию не то из партийного, не то из народного контроля, и комиссия эта товарищеский суд попридержала до окончания своей работы. Мы уже с Фролычем уволились, а работа эта все не заканчивалась. Татьяну Игнатьевну перевели на какую-то другую руководящую должность, довольно скоро она забрала к себе переводом заведующую складом, Сурина и товарки ее из восьмой комнаты уволились по собственному, но в Москве зацепились, потому что им не без помощи сверху удалось устроиться в разные другие места, а скандалистку Клаву назначили заведовать складом.