К вечеру похолодало,и до меня, наконец, дошло, что прежде, чем второй раз выйти замуж, неплохо было бы для начала развестись с первым мужем. Неужели счастье всё-таки есть? Да еще такое огромное? И всё моё?
На следующий день, выходя с работы, я заметила странного человека в нелепом белом костюме. Он сидел в кустах акации и вел беседу со своей душой. Я не удивилась, узнав в нём Когана. Мой экс-муженёк любит проводить время в необычных местах. Однажды, его видели сидящим по-турецки возле кованого ограждения собачьего питомника. Он пил коньяк и общался с бездомными собаками сквозь решётку.
Коган прыгнул ко мне в машину и принялся смущённо оправдываться.
-Не утруждайся. - Рассмеялась я. – Ты волен делать, что угодно. Но сперва давай разведемся.
-Я и сам хотел к тебе идти с этим вопросом. - Обрадовался он.
Я всмотрелась в его смазливое лицо и неожиданно для себя ощутила прилив какой-то материнской нежности. Многие женщины мнили его обалденным красавчиком, но для меня отныне и навсегда он останется просто эксцентричным и когда-то присутствовавшим в моей жизни недоразумением. Славным милым недоразумением и только. Спасибо Ньюману. Если бы не он, я бы никогда не выпуталась из сетей нашего бессмысленного брака.
-Решил жениться на Лилиан? - без обиняков осведомилась я.
Коган кивнул. Его душа, как и моя, преобразилась. Вместо выкрашенного какой-то дрянью чудовища из-за его плеча выглядывал второй красавчик Коган, только лёгкий и невесомый.
-Влюбился в неё?
-Ага.
Мы на удивление быстро оформили все документы и решили пропустить по стаканчику в "Весёлой ночке". В Шэйронвиле очередь формировалась только в баре. В одном огромном, затянутом сигаретном дымом и обрывками смеха и разговоров, зале, в котором Челси, незаменимая и единственная его хозяйка, денно и нощно дарила шэйронвильцам жгучее горькое счастье. Все остальные заведения спросом пользовались мало. Никто не стремился ни в налоговую, ни в больницу, ни в ЖКХ. Всё текло как-то само собой, платилось случайно и в последний момент, на удачу, или вообще не платилось. Девяносто девять жителей из ста не знали, как зовут главу администрации, а этим сотым, знающим его имя, был он сам. Куда девался городской бюджет, не знал никто, да и к черту такие знания.
Однако, не смотря на полную дезориентацию в бумажных и политических делах и хронический алкоголизм, деньги в Шэйронвиле водились. И в количествах немалых. Об этом кричали ухоженные дома и дорогие машины у каждого из них.
Почему никто из жителей ни разу не подумал открыть здесь еще парочку-тройку ресторанов - оставалось загадкой. Может оттого, что никто не жаждал преумножения своих богатств. Многие покидали Шэйронвиль очень рано, уезжая искать счастья в большие города, и в большинстве своем – не возвращались, а все остальные, оставшиеся или вернувшиеся, отчаянно пытались заткнуть какую-то внутреннюю черную дыру, каждый свою, мучительно и бесконечно. Возможно, поэтому вечерами все местные жители стягивались к "Веселой ночке", огромной и яркой, как красивый рождественский подарок.
Кроме Челси в "Ночке" между столиков сновало множество официанток, безликих, как тени, не жаждущих внимания богатых посетителей, работающих увлечённо и со страстью. Сама атмосфера располагала к этому. Я знаю, что эти официантки вполне обеспечены, и что у каждой из них сердце занято или уже разбито... Не суть. Просто каждая из них когда-то поняла для себя, что ее дело - забота о ночном Шэйронвиле, который каждый вечер всем своим существом забивался в бар и требовал залить и заболтать черную дыру в душе, ноющую по ночам, как голодный волк.
Из тех, кому перевалило за тридцать, редко кто выбирался из Шэйронвиля навсегда. Здесь, где все болели одной и той же болезнью, большинство обретало друзей, долгожданный покой и самое главное знание того, что даже собака, грызущая кость, на лужайке противоположного дома понимает твою печаль
-Ну, а ты? - подняв изогнутую чёрную бровь, поинтересовался Коган, заказывая мне мартини под удивлённым взглядом Челси. - Я правильно понял, что у тебя тоже кто-то есть?
С трудом выпутавшись из своих мыслей, я улыбнулась ему и мгновенно решила, что теперь уже нет смысла ничего скрывать.