— Достаточно хорошо.
— Если вы хотите пить или облегчиться, спускайтесь, но попытайтесь без фокусов — у меня плохо с терпением.
Глинет и Друн пошептались и согласились, что нет смысла ехать с неудобствами. Они осторожно спустились из фургона.
Карфилхиот дал им десять минут, а потом приказал вернуться в фургон. Друн пошел первым, молчаливый и напряженный, от злости. Глинет поставила ногу на первую ступеньку лесенки и остановилась. Карфилхиот, освещенный луной, стоял у нее за спиной.
— Почему вы похитили нас? — спросила она.
— Чтобы Шимрод, которого вы знаете как доктора Фиделиуса, не использовал против меня магию.
— Значит вы собираетесь освободить нас? — опять спросила она, стараясь, чтобы ее голос не дрожал.
— Не сейчас. Иди в фургон.
— Куда вы направляетесь?
— В лес, а потом далеко на запад.
— Отпустите нас!
Она стояла, освещенная лунным светом, и Карфилхиот внимательно осмотрел ее. «Красивая девочка, свежая как полевой цветок», подумал он.
— Если ты будешь вести себя любезно, тебя ждут приятные неожиданности. А сейчас иди в фургон, — безразлично сказал он.
Глинет забралась внутрь и Карфилхиот закрыл дверцу.
Фургон опять покатился по Ихнилдскому Пути.
— Этот человек пугает меня, — прошептала Глинет на ухо Друну. — Я уверена, что он враг Шимрода.
— Если бы я мог видеть, я бы его заколол своим мечом, — пробормотал Друн.
— Не знаю, смогла бы я — пока он не попытается причинить нам вред, — колеблющимся голосом сказала Глинет.
— Тогда будет уже поздно. Допустим ты встанешь у двери. Если он откроет ее, сможешь ударить его в горло?
— Нет.
Друн замолчал. Спустя какое-то время он подобрал свою свирель и начал тихо играть: трели и рулады, чтобы лучше думать. Внезапно он остановился и сказал:
— Странно. Здесь же темно, верно?
— Да, очень темно.
— Возможно я никогда раньше не играл в темноте. Или, возможно, играл, но не обращал внимания. Когда я играю, золотые пчелы мечутся и выделывают петли, как если бы им это мешает.
— Возможно ты не даешь им спать.
Друн заиграл с большим жаром. Он сыграл джигу и меддаун, а потом веселый танец с прыжками из трех частей.
— Прекрати дудеть, черт побери, — крикнул в окно Карфилхиот. — От твоей музыки у меня зубы ломит!
— Потрясающе! — сказал Друн Глинет. — Пчелы мечутся, как сумасшедшие. Они, как и он, — мальчик ткнул пальцем вперед, — не любят музыку.
Он уже собирался заиграть опять, но Глинет остановила его.
— Друн, нет! Он изобъет нас!
Лошади бежали всю ночь; они не знали, что такое усталость, но тем не менее гневались на демона, который безжалостно погонял их. Через час после рассвета Карфилхиот разрешил еще одну десятиминутную остановку. Друн и Глинет решили ничего не есть. Карфилхиот нашел хлеб и сушеную рыбу в кладовке в задней части фургона; съев несколько кусков, он опять сел на передок и взмахнул кнутом.
Весь день фургон катился через веселые ландшафты южного Даута: плоская бескрайняя равнина с огромным ветреным небом над головой.
Ближе к вечеру фургон пересек реку Тэм по семиарочному каменному мосту и въехал в Помпероль; на столе, стоявшем посреди моста, прямо на границе, один единственный даутский стражник увлеченно играл в шахматы со своим дородным коллегой из Помпероля, и оба даже не подумали о чем-нибудь спросить Карфилхиота.
Ландшафт изменился; появились леса и отдельно стоявшие холмы, по форме напоминавшие булочку — на вершине каждого из них стоял замок; огромные пространства Даута уменьшились до обычного человеческого масштаба.
На закате лошади, наконец, начали уставать, и Карфилхиот понял, что не сможет гнать их еще одну ночь напролет. Он повернул в лес и остановился рядом с ручьем. Пока он осторожно распрягал лошадей и привязывал их так, чтобы они могли попить и пощипать траву, Глинет соорудила костер, поставила треножник, повесила на него железный котелок и сварила суп из того, что находилось под рукой. Выпустив из корзины котят, она разрешила им побегать поблизости. Потом дети уселись у костра и, тихо переговариваясь, съели свой жидкий суп.
Карфилхиот, сидевший по другую сторону костра, наблюдал за ними из-под полуприкрытых век, но ничего не говорил.
Глинет все больше и больше волновало неотступное внимание Карфилхиота. Наконец, когда небо затянули сумерки, она позвала котят и посадила их в корзинку. Карфилхиот, казавшийся вялым и ленивым, думал о ее изящных, но неожиданно роскошных формах, естественной грации и элегантных жестах, придававших Глинет невероятное обаяние.