Теркилл словно бы вернулся в дни своей радикальной молодости. Он не спускал глаз с Хамфри, подозревая, что тот мог бы дать ему совершенно точную информацию. Хамфри ответил ему невинным взглядом, который выработал за долгие годы своей работы.
Лурия заговорил с невозмутимостью арбитра:
— Если это может послужить вам утешением, мистер Теркилл, то со мной они обошлись точно так же.
— Черт возьми! А ведь вы американец…
— Но я тоже оказался по соседству. Возможно, это многого не стоит, но я разговаривал с несколькими старшими чинами вашей полиции. И впечатление у меня осталось самое благоприятное. Вести расследование в этом районе им очень нелегко.
Лурия как никто умел соединять благожелательную снисходительность с внушительностью.
Тут в разговор вступила Селия. Еще в гостиной, перед началом обеда, Хамфри заметил, что она разговаривает гораздо свободнее, чем прежде, а Поль молчит. Они в последний раз приняли приглашение пойти куда-то вместе — еще в июле они согласились, что им лучше расстаться.
Селия сказала словно бы весело, звонко, но с какой-то странной настойчивостью в тоне:
— Не правда ли, как-то легче знать, что и все остальные терпят то же? Мистер Теркилл, вам когда-нибудь прежде приходилось отвечать на вопросы полицейского? Мне — нет. Полицейские выглядят совсем по-другому, когда они вас допрашивают. Невольно задумываешься.
— В этом что-то есть, миссис Хоторн. — Улыбка Теркилла внезапно стала простодушной, обаятельной. — В этом что-то есть.
— Именно то, что я втолковываю средним классам с самой юности, — сказала Стелла Армстронг, которая была столь же образцовым продуктом средних классов, как и сама Селия, но сочла необходимым поддержать позицию своей партии.
И все-таки, хотя Теркилл умел контролировать свои параноические наклонности или же на время справляться с ними, словно с припадком беспричинной ревности, вечер не задался. Тем, чьи нервы все время оставались в напряжении — а таких за столом было несколько, — казалось, будто воздух пронизан тревогой. Пока обсуждались страдания Теркилла, Хамфри наблюдал, как Кейт слушает сидящего рядом с ней доктора Перримена — слушает с увлечением, с тем нежным лукавством и вниманием, какими иногда одаряла его самого. Это — в большей степени, чем ему хотелось бы признать, — возбудило особую тревогу и в нем.
В этих кругах дамы в конце обеда давно уже не удалялись в гостиную, оставляя мужчин за портвейном, и теперь все остались на своих местах. Портвейн и коньяк были разлиты, и Лурия, который нелегко отказывался от излюбленных тем, осведомился, как они все смотрят на проблему смертной казни. Ничего утешительного он не услышал: почти никто с ним не согласился.
Он словно бы серьезнейшим образом исследует, насколько далеко может зайти человек в своем либерализме, подумал Хамфри. Поль Мейсон, который все время молчал, вдруг высказал свою особую точку зрения: с террористами он покончил бы без малейших угрызений совести.
— Мучеников хотите из них понаделать? — возразил Том Теркилл.
— В качестве мучеников они приносили бы меньше вреда. Пытаться выручить мучеников никто не станет, — невозмутимо ответил Поль.
Только Кейт сказала, что она совершенно согласна с Лурией. Она сказала это горячо, с полным убеждением. Сидевший напротив Монти Лефрой заявил, словно вынося окончательное суждение, что тут он не согласен со своей милой женой.
— Я верю в то направление, куда летит стрела времени, — сказал он, придав голосу особую раскатистость. — А она летит в направлении сохранения индивидуальных жизней.
— Неужели? — Лурия, не дожидаясь ответа, перевел насмешливый взгляд глубоких карих глаз на соседа Кейт, доктора Перримена.
Но прежде чем Перримен ответил, заговорила его жена.
— Я против вас, профессор, — сказала она оживленно, сочувственно, решительно. — По совсем иным соображениям. По религиозным. Видите ли, я верую, что перед каждым человеком открыта возможность искупления. Конечно, всякое преступление ужасно. Но преступник может раскаяться и найти прощение. И когда вы казните его, то отнимаете у него этот шанс. Чем бы ни запятнал себя человек, ему надо дать возможность очистить душу.
Этот непрошеный ответ оказался и самым длинным. Лурия был готов почти к любому возражению, но не к таким христианским прописям. Его выручил доктор Перримен, хотя он опять — как однажды с Хамфри — говорил так, словно мысли его были в этот момент где-то далеко.