— Ничего конкретного.
— Ну а если… Надеюсь, вы мне сообщите?
В первый раз за все время их разговора Хамфри позволил себе саркастически усмехнуться. Он сказал:
— Тут все-таки требуется обоюдность, мой милый. А я могу надеяться, что вы сообщите мне свои сведения?
— Ну, послушайте! — сказал Брайерс. — Я же при исполнении служебных обязанностей. И есть вещи, которые я не имею права вам сообщать. То есть никому постороннему. Не так давно и вы были в таком же положении по отношению ко мне. Но я скажу вам, что могу и чего никому другому говорить не стал бы.
— Странноватая сделка, — заметил Хамфри. — Я ничего не знаю и говорю вам все, а вы знаете все и не говорите мне ничего.
— Потому-то это и сделка. — Брайерс улыбнулся широко и открыто.
— Ну, — сказал Хамфри, — раз иначе нельзя, попробуем так.
— Ну, — сказал Брайерс, — теперь мы выяснили ситуацию. По-моему, утро прошло с пользой.
Он не сделал движения встать. Мускулистые ляжки плотно лежали на сиденье, ноги не шелохнулись.
Часть третья
Зарядил дождь. Кончалась последняя неделя августа. Четыре месяца стояла летняя жара без единого прохладного дня или хотя бы легкого дождика. А потом зарядил дождь. Не осенняя лондонская изморось с тихим шорохом капель, грустная, умиротворяющая, когда листья по одному, по два медленно планируют на пятнистый тротуар, но настоящий дождь, редкий в Лондоне, несмотря на обычно пасмурное небо.
Люди, ворчавшие на жару, теперь, два-три дня спустя, уже ворчали на дождь. Спекшаяся земля в сквере на площади все еще не размокла, но вдоль тротуаров мчались потоки воды. Темные тучи висели низко и неподвижно — совсем не так, как при обычных дождях, налетающих с Атлантики. Как-то утром, когда Хамфри сидел в гостиной, где горели все лампы, ему в голову пришла непрошеная мысль. В течение пяти недель после убийства стояла ослепительная, солнечная погода. И все это время кто-то вел неподалеку будничную жизнь, привычную и незаметную, как дыхание, одновременно испытывая ноющее чувство, близкое к тревоге, — возможно, и с перерывами, как Хамфри не раз наблюдал у других подозреваемых, но порой переходящее в темный ужас. Мучил ли этого… эту… (Хамфри обнаружил, что его подозрения зыбки и поочередно падают на кого-то из трех или даже четырех человек) безмятежный солнечный свет, благотворный, но безжалостный? Или, наоборот, вот теперь сумрак и дождь за окном усиливают чью-то тревогу? И, может быть, тревогу не одного человека, а двух? Даже он, хотя и был довольно равнодушен к капризам погоды, испытывал гнетущее чувство. Ему припомнилось трогательное старинное поверье, будто погода должна гармонировать с внутренним состоянием человека. Ни солнечное, ни пасмурное небо, собственно, ничего не меняют. Но, глядя в окно, Хамфри думал, что места себе не находил бы, будь он кем-то из подозреваемых.
Впрочем, это поверье тут же было наглядно опровергнуто. В это кладбищенски мрачное утро, хотя тучи и висели на стандартной высоте в тысячу футов и косыми струями хлестал дождь, позвонила Кейт. После того ни к чему не приведшего разговора Хамфри с ней почти не виделся. Он не сомневался, что торопить ее бесполезно. Чтобы успокоить его, она объяснила, что дни и ночи проводит в больнице из-за санитаров. Наверное, это было правдой. Речь шла об исполнении ее обязанностей, а к своим обязанностям она относилась с фанатичной добросовестностью. Тем не менее Хамфри чувствовал, что она ищет в этом предлог, чтобы оттянуть решение. Возможно, он просто не мог внутренне принять, что она так же предана своей работе, как прежде он был предан своей.
И уж, бесспорно, он никак не мог принять ее потребности выслушивать советы Ральфа Перримена. Это ему очень не нравилось, хотя своя логика здесь была: Перримен — врач, он как-то связан с больницей и, возможно, в отличие от Хамфри относится к недовольным с некоторым сочувствием. Хамфри не часто ощущал себя старым, но свою ревность он пытался оправдать мыслями о том, что жить ему остается не так уж много.
Однако в это утро, позвонив ему очень рано, еще до завтрака, она говорила с радостью, удивлением, тревогой.
— Отличные новости! — Ее голос звучал ласково и оживленно. — То есть надеюсь, что так. Просто не верится. Сьюзен!
— Что с ней?
— Выходит замуж.
— За кого же?
— Никогда не догадаетесь! Лоузби все-таки женится на ней!
Хамфри недоверчиво хмыкнул.
— Кто вам сказал?
В трубке раздался смешок.