— Она сама. Полчаса назад. Сказала, что не спала всю ночь. Нет, она не была пьяна. Говорила совершенно разумно. Конечно, она вне себя от радости. Или нет… Скорее торжествует. Но говорила она вполне связно.
— Поверю, когда увижу собственными глазами, — сказал Хамфри расстроенно, и Кейт вспомнила о мыслях, которыми они пока еще не обменялись, на которые даже не намекнули друг другу.
— Ну, она-то в это верит.
— Что же, возможно, у них есть какие-то причины, чтобы пожениться. Не слишком явные.
— Возможно. — Кейт принуждала себя вернуться к прежнему здравому взгляду на ситуацию, к подозрениям.
Она знала, что Сьюзен пыталась создать для Лоузби алиби, клятвенно заверяя, что в ночь убийства все время оставалась с ним — и у себя в спальне и в других местах, — и знала, что все это было ложью. Щепетильность не позволяла Хамфри делиться тем, что ему было сказано конфиденциально, а потому последнюю версию Лоузби о том, где он находился, Кейт в подробностях не знала, но все же многое поняла. В любом случае Лоузби и Сьюзен оказались в роли сообщников.
Кейт, как и Хамфри, подозревала, что Брайерс и его сотрудники, возможно, стараются установить, что сообщниками они были не только в вопросе об алиби. С другой стороны, каждый раз, когда она разговаривала с Хамфри, ее охватывали неясные подозрения. Стоило рассеять логическими доводами одно, как ему на смену возникало другое — обычное состояние, когда человек тревожится или ревнует. Теперь, когда алиби, устроенное Сьюзен для Лоузби, было опровергнуто, сама она тоже лишалась алиби. Если не с Лоузби, то где была она в ту ночь? Хамфри, зная, как Кейт относится к Сьюзен, молчал, но этого оказалось недостаточно, чтобы скрыть его мысли.
— Поверю, когда увижу собственными глазами, — повторил Хамфри еще раз.
Он не сомневался, что разговоры о женитьбе — еще одна сложная уловка, хотя не мог представить себе ее цели. Тем не менее на третье утро после этого разговора он был вынужден поверить собственным глазам. За завтраком, развернув страницу «Таймс» с личными объявлениями и пробежав глазами сообщения о кончинах, он увидел в первой строке столбца «Браки» имена лорда Лоузби и мисс С. Теркилл: «Помолвлены и скоро вступят в брак Ланселот Персиваль Ливингстон Ричсон виконт Лоузби, капитан стрелковой бригады, сын маркиза Певенси (Марракеш) и миссис Грейс Хойт Рейтлингер (Ойстер-бей, Лонг-Айленд, США), и Сьюзен Теркилл, дочь мистера Томаса Теркилла, члена парламента, и миссис Теркилл (Лондон, Итонская площадь, дом 36)».
Хамфри по-прежнему недоумевал и не очень верил. Кейт сообщила дальнейшие новости, радуясь, что Хамфри ошибся. Свои сведения Кейт получала из неожиданного источника. После обеда у Тома Теркилла она возобновила знакомство со своей бывшей одноклассницей Стеллой Армстронг. Со стороны могло показаться, что между ними нет ничего общего: Стелла Армстронг — политический организатор левого крыла лейбористской партии, и Кейт — до мозга костей тори, насколько это возможно для здравомыслящей женщины; Стелла — немалая сила в парламентских кулуарах и еще большая в штаб-квартире лейбористов, и Кейт — безвестный больничный администратор. Но их соединяло невидимое звено, одно из тех, какие всегда лежат в основе, казалось бы, непонятной дружеской близости. Обе они попали в одну и ту же эмоциональную, этическую, сексуальную ловушку: Стелла — потому что Том Теркилл был женат, Кейт — потому что сама была замужем. Обе поняли это сразу же, когда сидели друг против друга за обеденным столом, хотя не виделись двадцать лет.
Том Теркилл, как сообщила Стелла, был обеспокоен не столько замужеством Сьюзен, сколько свадьбой. Кейт это показалось до нелепости комичным: как будто у него нет сейчас более важных причин для тревоги! Знает же он, что уголовная полиция еще интересуется Сьюзен, да и им самим тоже. А кроме того (хотя Кейт этого не осознавала), финансовый кризис обещал ему его великий политический шанс — полную победу или крах.
В этом была вся суть. Теркилл, как человек действия, умел целиком сосредоточиваться на одной какой-то опасности. Он уже надел шоры и не видел ничего, кроме политики, то есть кроме своего политического шанса. Фунт повис над краем пропасти, и вскоре, этой же осенью, должен был разразиться кризис, а может быть, и не просто кризис. Но это его не пугало. Тут-то и появлялся шанс попасть в правительство. Все лето он произносил речи об оздоровлении фунта. И верил в то, что говорил. В то, что другого пути нет. Но для него самого этот путь вел в правительство. Если они собираются пойти на новые займы, им придется отыскать место для него. В Америке он пользуется доверием — богатый, трезвый, деловой, говорящий на том же языке, что и министерство финансов Соединенных Штатов. Вот почему «Трибюн» и вся эта компания терпеть его не могут. Но, вероятно, это ему больше на пользу, чем во вред, — так, во всяком случае, считала Стелла, опираясь на свои агентурные сведения. Он ведь не только произносил речи, но и занимался делами, о которых, кроме Стеллы, знали только доверенные советники министра финансов.