У этого молодого человека было узкое бледное лицо с крючковатым носом, которое выглядело бы заурядным, если бы не умные глаза. Слушая его, Хамфри пришел и выводу, что он много интеллектуальнее Лоузби. Лоузби часто действовал притягательно на людей гораздо умнее себя, что приносило им мало хорошего — как, возможно, и этому молодому человеку.
Стол, как и у Тома Теркилла, сверкал и сиял серебром и хрусталем. Они сели, и почетное место во главе стола занял не старший по чину офицер, а кто-то из ровесников Лоузби. Все это напоминало Хамфри обеды в офицерской столовой какого-нибудь привилегированного полка. Все называли друг друга по имени, и Лоузби, как обычно, откликался на несколько разных. Школьные приятели называли его Ланс, сослуживцы — как-то вроде Лого или даже, когда языки начали заплетаться, Йойо. Еда была очень неплоха — рыба, куропатки, куриная печень в ветчине, — но на нее почти не обращали внимания. Они пришли пить. И они пили. Вино было дешевое и грубое, и Хамфри решил, что выбрали его правильно: все равно вскоре мало кто из них будет различать вкус.
С тем же успехом это могло происходить и сорок лет назад. Хамфри вспомнились точно такие же холостые пирушки в первые годы войны. Сыпались соленые шутки. Что, собственно, по традиции и было содержанием таких сборищ. Однако эти молодые люди больше щадили женщин, чем их предшественники. Они почти все давно убедились, что женщины не представляют собой особого племени. У них не было нужды ходить к проституткам. Это, возможно, поубавило в них галантности, но зато пробудило дружескую симпатию или, во всяком случае, научило какой-то чуткости и пониманию. Прохаживались они главным образом по адресу Лоузби, что доставляло почти всему обществу безыскусственное удовольствие, а самого Лоузби нисколько не задевало, поскольку он с шестнадцати лет постоянно проверял себя, к полному удовольствию как собственному, так и многих других.
— Вот наклюкаешься, Лого, и дело кончится, не начавшись.
— Нет, — перебил другой, — начнется-то начнется, только не кончится.
— А чему нет конца, — добавил кто-то совсем уж веселым голосом, — то неубедительно.
— Как это будет обидно! — Лоузби улыбнулся своей самой милой, самой невинной улыбкой.
— Для Сьюзен обидно.
— Бедная девочка!
— Но, с другой стороны, — сказал кто-то из самых молодых, — она же знает, что ее ждет, ведь верно?
— Не исключено, — невозмутимо ответил Лоузби, и Хамфри заметил, что он переглянулся с Полем Мейсоном.
— Может, она даже способна отличить мужчину от женщины! — Мальчик был потрясен собственным остроумием.
И дальше в том же духе. Чем чаще повторялись сальности, тем больше они веселили общество, словно в пикировке шекспировских персонажей. Хамфри одолевала скука. Его соседи вдруг завели осмысленный разговор. Двое молодых людей, не то более воздержанные, не то более выносливые, начали обсуждать свое будущее. Остаться в армии? А будет ли через десять лет армия? Они спросили у Лоузби, что собирается делать он.
Лоузби пил мало. Но не из-за советов, которые на него сыпались. Хамфри никогда не видел, чтобы он напивался. Ему нравилось пить, но любовные удовольствия нравились ему гораздо больше. Поль Мейсон пил не столь умеренно, но по своему обыкновению ничем этого не выдавал вопреки всем законам физиологии, как часто думал Хамфри. Подобная крепость головы как-то не вяжется с интеллектуальными интересами и душевной тонкостью: прихоть обмена веществ?
Лоузби умело уклонился от прямых расспросов о том, что он намерен делать дальше, и спокойно заговорил о фамильном поместье, давно уже все рассчитав и взвесив. Нет, он и пробовать не станет сохранять его.