Когда точно через десять минут появилась Сьюзен с теми, кто ее сопровождал, орган играл хорал «Да пасутся овцы без страха». У Хамфри мелькнула мысль, не ирония ли это, но он ее тут же отбросил. Том Теркилл, прирожденный актер, не мог не одеться в соответствии со своей ролью: он шел величественно, по-актерски владея телом, и смотрел на свою дочь, как крупному общественному деятелю положено смотреть на свою дочь у алтаря. Ее лицо, насколько удавалось его разглядеть под фатой, казалось торжественным, целомудренным и красивым. Безупречно белое, девственно белое платье.
Брайерс что-то буркнул углом рта. Хамфри не разобрал. Не то «ну и нахалка!», не то «ну и девчонка!». Четверо крохотных мальчуганов несли за ней шлейф. Либо она оказалась упрямей отца, либо, смирившись с неизбежным, он послал всех врагов к черту и решил, что раз уж делать, так со всем размахом.
Хамфри откинулся поудобней, предвкушая удовольствие. Как и другие неверующие его поколения, он любил обряды религии, в которой был воспитан. Правда, венчальная служба оставляла его холодным. Бесспорно, Кранмер блестяще владел языком XVI века, но, с другой стороны, он не умел создавать напряжение, возрастающее к кульминации. То ли соседство Брайерса, то ли собственные мысли Хамфри создавали напряжение, но тем не менее церемония под раскаты звучных слов завершилась чересчур быстро. Не прошло и десяти минут, как Лоузби умиленным, приглушенным, но хорошо слышным голосом произнес свое «да», а Сьюзен свое голосом кротким и еле слышным. Затем священник объявил их мужем и женой. И только. Дальше следовала уже разрядка. Не слишком долгая, потому что великосветские венчания не затягивались. Но все-таки еще полчаса: одушевленные, но короткие наставления на языке менее выразительном, чем язык Кранмера, духовные гимны, молитвы и «Токката» Видора. Вот и все. Пожалуйте на улицу.
А на улице шел дождь — не хлестал, не лил как из ведра, скорее моросил, но ровно и упорно. Распорядители — как будто только офицеры из полка Лоузби, в том числе и участники вчерашней попойки у Уайта, — метались с огромными полосатыми зонтами, рассаживая гостей по машинам, готовым везти их на прием в доме Теркиллов на Итонской площади.
Хамфри и Брайерс отступили под портик. Брайерс сказал:
— Лучше, чтобы нас пореже видели вместе. А то двое-трое перестанут говорить с вами откровенно, а нам этого не нужно. Так что я перестану к вам часто ходить. Вы завтра вечером свободны?
Хамфри ответил, что свободен.
— Поужинайте у нас. Мой шофер заедет за вами.
И, резко повернувшись, Брайерс зашагал под дождем по Виктории-стрит в направлении Скотленд-Ярда.
Когда Хамфри вошел в гостиную на Итонской площади, там уже толпились приглашенные, официанты разносили подносы с бокалами шампанского, но одно впечатление заслонило все остальные. Лицо Сьюзен. Она успела переодеться. Но он видел только ее лицо. Преображенное. Не просто хорошенькое, а словно озаренное изнутри, полное блаженства. В первую секунду он просто разделил ее радость. Но потом задумался. Ему доводилось видеть столь же преображенные лица девушек — возможно, невинных и, несомненно, счастливых — после первой брачной ночи. Но Сьюзен первая брачная ночь еще только предстояла, да и ничего нового открыть ей не могла. Сколько времени прошло с тех пор, когда она впервые была, как выражались в старину, поражена адамическим удивлением? Но почему адамическим, словно первый сексуальный опыт поражает удивлением только мужчин? Или считалось, что Адам был невиннее Евы до того, как они вкусили запретный плод?
Во всяком случае, Сьюзен переполняло ликующее торжество. Совершенно неожиданное. Хамфри не мог его понять и вскоре почувствовал, что оно ему не нравится. Может быть, именно это уловил по телефону чуткий слух Кейт? Перед ним была вовсе не та девочка, которая казалась совсем понятной. Ему было бы легче, если бы он не приехал на прием и не видел тут людей, про которых ему говорили с подозрением и, может быть, скажут еще что-то на следующий день. Настроение у него становилось все более подавленным, и он отказался от шампанского. Шампанское он не любил, но при других обстоятельствах выпил бы бокал из вежливости. Пожалуй, он со времен детства не испытывал такого ощущения — словно он посторонний и явился сюда непрошеным, чем-то это даже напоминало агорафобический страх.
Хамфри медленно лавировал в толпе. Надежды поговорить с Кейт не было никакой: она стояла в группе молодых офицеров, совсем таких, с какими танцевала в юности. Зато он столкнулся с Лоузби, который сказал простодушно, словно прося ободрения, в котором не нуждался: