— Все идет согласно этикету, правда, Хамфри?
И почти тут же его тронула за рукав Селия, На ее лице не было и тени тревоги. Она выглядела красивой и безмятежной.
— Вы что-нибудь знаете про Алека Лурию? — спросила она.
Хамфри ответил, что нет. Лурия как будто вернулся к себе в Нью-Хейвен.
— А почему вы спросили?
— Просто так. Он звонил мне недели две назад. Вот я и спросила.
Хамфри разрешил себе чуть-чуть усмехнуться. Алек приступил к поискам новой жены. Селия заметила его усмешку.
— Поль говорил, что Алек удивительно мудр и надо только уметь заглянуть за словесную завесу.
— Поль — тонкий судья, — сказал Хамфри. А оставшись один, попытался представить себе Селию и Алека Лурию вместе.
Царил на приеме Том Теркилл. Его терзали многочисленные тревоги, что, вероятно, было известно не только Хамфри, но и другим гостям. Решалось его политическое будущее. Такой шанс — если это был шанс — мог не повториться. А полицейское расследование, пусть прямого отношения к нему и не имеющее, ничего хорошего не сулило. У премьер-министра есть свои источники информации, с которыми Хамфри был знаком много лучше остальных присутствующих. Тем не менее Теркилл, наедине с собой осаждаемый опасениями, призраками, надеждами и совсем уж неясными страхами, на людях держался, точно знаменитый киноактер, сходящий по трапу с самолета среди восторженных лиц, излучая энергию и доброжелательство. К некоторым характерам можно себя примыслить, потому что они в чем-то родственны тебе самому, размышлял Хамфри. Но к подобному характеру он себя примыслить не мог.
Шафер предложил тост за здоровье новобрачных и произнес довольно короткую вялую речь. Лоузби ответил тоже короткой речью — не такой вялой, но против обыкновения не слишком гладкой и даже смущенной. Теркилл произнес речь, как профессиональный оратор — непринужденно, с юмором и без боязни показаться сентиментальным.
— Конечно, я теряю дочь. Если Ланселот Лоузби таков, каким я его считаю, то да — я ее теряю. И рад этому. Однако потерять единственную дочь нелегко. Всякий брак — утрата для кого-то. Но ничего. Это радостная утрата. И они будут возмещать мне ее до конца моих дней своим счастьем.
Кейт была растрогана. Хамфри, который любил свадебные пироги не больше, чем шампанское, покорно съел кусочек миндальной начинки. Теперь было можно незаметно выбраться из толпы, выйти на улицу и отправиться домой. Дождь не прояснил его мысли. Он был совсем сбит с толку.
В начале их знакомства, после того как Фрэнк Брайерс вернулся к исполнению своих обязанностей в Скотленд-Ярде, Хамфри провел у него дома два-три чрезвычайно приятных вечера; профессиональные разговоры с ним, пусть едкие, очень освежали. А главное, было большим удовольствием наблюдать такую счастливую супружескую пару, как Брайерс и его жена. И теперь в полицейской машине, которая везла его в Шин, Хамфри готовился к тому, что увидит картину далеко не такую счастливую.
Правда, у Бетти, по словам Брайерса, был период ремиссии, и очень долгий: он мог продлиться месяцы и даже годы. Но все равно эту пару, такую счастливую, такую радостную и ни в чем не повинную, настиг роковой удар судьбы. Хамфри словно заново пережил тот вечер, когда Брайерс рассказал ему про болезнь Бетти. Брайерс испытывал неодолимую потребность кому-то довериться. Он был совершенно оглушен. Ни гнева, ни яростного протеста — у него словно не осталось сил. И он только сказал усталым голосом: «Я никак не думал, что с нами может случиться такое».
Это произошло года два назад, когда Бетти было тридцать, на седьмом году их брака. Они на редкость подходили друг другу, и для полноты счастья им недоставало только ребенка. Хамфри вспоминал ее прежнюю: остроумная, находчивая, красивая, она выглядела совсем юной и всегда старалась, чтобы всем вокруг было так же хорошо, как ей самой. Ему иногда казалось, что она слишком легко плачет, точно чувствительная викторианская девица. Он видел, как она расплакалась из-за грустной истории, связанной с делом, которое расследовал Фрэнк, и — что уж никак не вязалось с нынешним веком — из-за великолепного заката, когда солнце тонуло в золотых и багровых тучах. Она была очень подвижной, и в те годы они с Фрэнком занимались альпинизмом. Она была убеждена, что пышет здоровьем, и Фрэнк думал так же. Ее характер полностью исключал мнительность, и если какие-то симптомы и проявлялись, она их не замечала.
Совершенно внезапно она обнаружила, что у нее двоится в глазах. Она поглядела в другой конец комнаты — Фрэнк курил две сигареты, а не одну. Вскоре походка у нее стала, как у паралитика. Диагноз был поставлен сразу. Фрэнку сказали, что у нее рассеянный склероз. Вот тогда он и пришел к Хамфри, потому что должен был с кем-то поговорить. Как и когда сообщить ей, что с ней, врачи предоставили решать ему.