Лечения этой болезни не существует. Могут быть длительные ремиссии, но может наступить и быстрый паралич. Фрэнк признался, что у него не хватает духу и он думает даже, не будет ли лучше, если ей скажет не он, а врач.
Наконец он все-таки сказал — и обнаружил, что она уже несколько недель знает все. Кроме того, он обнаружил — как и Хамфри, когда навестил ее после их разговора, — что Бетти находится в состоянии сильнейшей эйфории, и это, пожалуй, выдержать было труднее всего. Фрэнк был человек стоического склада, сильный духом, но в ней эти качества преображались во что-то более высокое и теперь стали источником почти радости. Когда друзья вроде Хамфри неловко пытались ее ободрить, выяснилось, что она не нуждается в утешениях. Ободряла она — безыскусно, с любовью.
Когда машина остановилась перед домом Брайерса на аккуратной, обсаженной каштанами улице, Хамфри не сомневался, что ему вновь придется пережить примерно то же.
Но не пришлось. Состояние Бетти никак не омрачало вечера; казалось, вернулось прошлое, но, правда, не вполне, потому что будущее не давало о себе забыть. Дверь открыла сама Бетти, поцеловала его и, стоя под лампой в прихожей, сказала, что очень давно его не видела. Ее скулы как будто обрисовались чуть резче. Когда он видел ее в последний раз, то заметил, что ее ноги стали гораздо тоньше. Теперь она была в длинном платье — возможно, чтобы скрыть их. Она пошла впереди него в гостиную, еле заметно прихрамывая, — в остальном все было почти таким же, как в первые дни их знакомства, но резко отличалось от того, что он видел, когда она находилась в одной из худших, а также наиболее эйфорических фаз.
— Она уже ухаживает за вами? — приветствовал его Фрэнк, наливая виски.
Не слишком ли Фрэнк весел? Словно все в порядке и не может измениться… Тем не менее Хамфри хорошо было сидеть с ними в их гостиной. Они жили на жалованье Брайерса — около восьми тысяч фунтов в год, что заметно уступало доходам большинства обитателей Эйлстоунской площади, — но умели окружить себя не меньшим, если не большим уютом. На стенах висели непритязательные акварели: Бетти получила хорошее образование и до замужества преподавала в классической школе, но особым художественным вкусом не обладала. Как, впрочем, и многие знакомые Хамфри на Эйлстоунской площади.
Но между этим домом и большинством домов на Эйлстоунской площади имелось одно особое различие: Бетти превосходно готовила. И она не забыла, какие блюда, по-видимому, нравились Хамфри. Даже странно, подумал он, что при полном его равнодушии к еде ему за последние дни дважды довелось поесть с удовольствием — у Уайта и здесь. Английскую кухню хвалить особенно не приходится, но кое-что хорошо и в ней, и его словно бы угостили всем самым лучшим сразу. Бетти испекла мясной пирог с почками и домашний торт, щедро украшенный взбитыми сливками и фруктами, — задача не из легких для человека в ее состоянии. Но и когда она была полупарализована, она все равно готовила для Фрэнка, хотя ползала по кухне на коленях.
За столом Бетти спросила Хамфри о его детях, ласково называя их по именам, хотя почти не была с ними знакома. Хамфри думал, что она создана быть матерью, а потому его ответ прозвучал неожиданно сухо:
— Собственно, рассказывать нечего. Мы не поддерживаем тесной связи. Они все еще пытаются творить добро.
Она улыбнулась ему все так же ласково.
— А вот этого вам все-таки говорить не следовало бы.
— Но почему? — возразил он.
— Зачем вы притворяетесь таким черствым? Ведь на самом деле вы вряд ли захотели бы, чтобы они творили зло, правда?
— По временам я в этом не так уж уверен, — ответил Хамфри с подчеркнуто саркастической улыбкой.
— Ну, не надо! Вы же хороший человек, и мы все это знаем.
— Дорогая моя, если бы вы знали…
— Хорошие люди не должны говорить свысока о тех, кто делает добро. Чем больше людей будет делать добро, тем лучше.
Фрэнк снисходительно посмеивался. Возможно, ему самому приходилось выдерживать подобный натиск. Но сейчас его забавляло, что Хамфри пришлось выслушать нотацию: он не раз присутствовал при том, как молодые женщины затевали с Хамфри споры, но ни одна из них не поучала его с такой естественностью.
Когда с мясным пирогом было покончено, Фрэнк сказал: