— Что ж, по крайней мере, я не состою ни в какой партии.
— Но у вас красочное прошлое, мистер Шеперд. Вы еще общаетесь с друзьями из Мексики?
— С Фридой. Миссис Кало. Время от времени. Она снова вступила в коммунистическую партию, после перерыва. Говорит, в Мексике их движение пользуется авторитетом.
— Охотно верю. Наверняка там это законно. Но я бы посоветовал вам проявить благоразумие и не общаться.
— Не хотите же вы сказать, что я должен бросить старых друзей, опасаясь, что кто-то пронюхает о нашем знакомстве?
— Вовсе нет. Я верю, что у вас сильный характер. Но вы бы удивились, узнав, сколько человек на вашем месте поступили бы именно так.
— Понимаю. Как говорит моя стенографистка, «предупрежден — значит связан по рукам и ногам».
— В общем, это все, что я могу вам посоветовать.
— Пожалуй, не стоит хранить дома старые письма и прочее.
— Да вы не только с характером, вы еще и хватаете на лету! Браво. Кстати, как поживает наш приятель агент Икс, который навестил вас в том году в октябре? Не заглядывал больше?
— Ни разу. Наверно, убедился, что на такого неудачника, как я, не стоит тратить время.
— Возможно. Всем бы нам быть такими неудачниками. Но этим ищейкам плевать, кто вы. И даже на то, что вы задумали, что бы они ни говорили. Им главное — взять след. Узнать, чем вы занимались раньше.
— Тут я бессилен что-либо изменить. Я годами жил среди коммунистов, мыл их тарелки, пока они обсуждали переходные программы и оформляли партийные директивы. И знаете что, Арти? Они питаются так же, как все люди. Красят стены столовой в желтый цвет. Любят своих детей. Ума не приложу — почему все так ополчились на коммунистов?
— Я вам уже объяснял. Антикоммунизм не имеет почти никакого отношения к коммунизму.
— Да, я помню. Они называют черное белым. Трудно в это поверить.
— Возьмите хотя бы религию. Догмат непорочного зачатия. В это тоже трудно поверить. Однако для многих это доказывает, что мир погряз в грехе.
Ругающаяся парочка на стоянке села в машину и уехала. Всего лишь остановка на пути.
— Коммунизм, говорите? Большинство понятия не имеет, что это такое, — продолжал Арти. — Я не преувеличиваю. Спросите любого из добропорядочных граждан в этом кафе: «Простите, сэр, мне тут пришло в голову, что неплохо бы отдать средства производства рабочим. Что вы об этом думаете?» Вот увидите, почти все с вами согласятся.
— То есть они уверены, что коммунизм — то же самое, что Сталин.
— Именно так. А бейсбол — это девять белых мужчин с битой. Верьте глазам своим. Нам годами втолковывали, что бояться нечего. Все отделения почты были увешаны плакатами с утверждениями вроде «Японцам нас не запугать». Теперь новый курс, новый лозунг: «Бегите сломя голову».
— Понимаю, о чем вы.
— Согласно последнему опросу Элмо Роупера, сорок процентов американцев верят, что евреи захватили власть в стране. Теперь скажите, сколько евреев в Конгрессе?
— Думаю, немного. Пожалуй, ни одного.
— Так в чем тогда дело? Люди говорят на своем языке, исповедуют свою веру, другую, не христианскую, и ничуть этого не стесняются. Наверняка у них свои резоны. Так нет же: это угрожает миру, который дался нам так тяжело, и благополучию. Другой пример — борьба за права негров.
— Ясно. Дело не в коммунизме как таковом.
Арти подался вперед; его водянистые голубые глаза лихорадочно блестели. Он поднял обе руки, точно собирался взять мое лицо в ладони.
— А знаете, в чем все дело? Хотите, я вам скажу? В том, что правительство решило считать Америкой. У них хватает наглости заявить: «Смотрите, сукины дети, не вздумайте трогать руками! Это готовый продукт!»
— Но любая страна постоянно развивается. Всегда. Такова история. Должны же люди это понимать.
Арти уронил руки на стол и откинулся на спинку дивана.
— Расскажите об этом чертовым морским пехотинцам. Извините за выражение.
— Моя стенографистка рассуждает примерно так же. Разумеется, исключая выражения.
Арти доел, составил тарелки в стопку, а сверху водрузил пепельницу.
— Ваша миссис Браун — разумная женщина. Как она поживает?
— Разумная, это вы правильно сказали. Но не моя. Это так, к слову. Кажется, у нее все в порядке.
— Вот и хорошо.
Он затушил сигарету, разгладил лежавший на столе контракт и убрал его в конверт.