— Суп из бычьих хвостов и «Хорлик». Старик, да ты деревенщина.
— Ты хочешь сказать, что я старомоден? Прости. Ладно, пожалуй, мне пора.
Томми приподнялся на постели, спустил ноги в черных носках на пол и повернулся лицом ко мне.
— Прости меня, дружище, у меня просто голова пухнет. Устал от гостиниц. Сам понимаешь. Что это за мебель? Почему она вся в решетках? Меня это бесит. Такое ощущение, будто попал в тюрягу.
— Такой стиль. В духе католических миссий.
— Миссий? Здесь что, вместе с горничной можно вызвать в номер священника? — Томми улегся обратно, потянулся, ухватился за перекладины на спинке кровати и провел по ним рукой, точно заключенный по решетке. — В гостинице в Вашингтоне был омерзительный бар, да и вообще местечко оказалось сущей дырой. Я тебе рассказывал, какой там приключился курьез?
— Нет.
— Вчера вечером. Нет, позавчера. Возвращаюсь в отель после целого дня встреч со всякими хмырями, усталый как собака. Направляюсь к лифту и натыкаюсь в фойе на сцену. На полу лежит здоровенный негр в дорогом пальто, шляпе, с портфелем, в общем, в полном порядке, и размахивает руками и ногами. Отбивается от коридорных. Не успел войти, как беднягу сцапали и повалили на пол. Потому что негр. А негров в эту гостиницу не селят.
— Что случилось?
— Представляешь, оказалось, это посол какого-то африканского государства. Эфиопии, что ли. Ошибочка вышла. В конце концов ему дали номер, потому что он иностранец, не американец. Что ты на это скажешь?
— Господи боже. Даже думать об этом не хочу. То есть негры из других стран даже презрения не стоят?
— Видимо, да. Но этот оказался приличный. Произношение правильное, как у англичанина. Мы вместе ехали в лифте; посол жил на моем этаже. Спросил, не возражаю ли я. Он сотню раз останавливался в этой гостинице, а они по-прежнему путаются.
— Не возражаешь против чего? Ты сказал, он спросил, не возражаешь ли ты.
— Сам не знаю.
— И каково тебе было?
Томми перевернулся, оперся на локоть и, прищурившись, переспросил:
— Ты о чем?
— Ехать в лифте с этим бедолагой.
Томми откинулся на постель и уставился в потолок.
— Мне было неловко.
— На вашем почтовом ящике висела эта сума, — с порога сообщила сегодня утром миссис Браун. Каждый раз она ставит меня в тупик, хотя уже пора бы привыкнуть. В руках у нее был мешок. Сума — это мешок. В данном случае — сетка наподобие той, с которой соседка ходит за продуктами. Сегодня в ней лежали несколько ручек, старая фетровая шляпа, вещи, которые я за эти годы подарил Ромулу. Включая привезенный из Мексики резиновый атль-атль, награду за то, что парнишка кормил кошек.
— Тут еще записка, — добавила миссис Браун, которую случившееся немало озадачило. — «Ромул больше сюда не придет».
На самом деле соседка хотела сказать: «Пожалуйста, держитесь подальше от моего сына». Агент Майерс посоветовал избавиться от подарков коммуниста.
— Возьмите письмо, миссис Браун. Скажите этой даме, пусть немедленно свяжется с генералом Эйзенхауэром, потому что у него тоже есть подарок от коммуниста.
Миссис Браун уселась за пишущую машинку и занесла руки над клавишами, ожидая, что я продиктую ей нечто осмысленное. Иногда ей приходится ждать целый день.
— Как бишь это называется? Ах да! — я щелкнул пальцами. Спасибо памяти, не подвела. — Орден Победы. Несколько лет назад в журнале «Лайф» напечатали фотографию на весь лист. Платиновая звезда с бриллиантами. Сталин вручил ее Эйзенхауэру в Ялте. Скажите соседке, в следующий раз, когда придет агент Майерс, пусть пошлет его к Эйзенхауэру. Чтобы проследил, как генерал положит орден в мешок и отправит обратно Сталину.
Сегодня я рассердился на миссис Браун. Не стоило на нее злиться: на самом деле она золото, а не человек. Сходила вместо меня в магазин; у меня не хватает духу выйти из дома, а ведь еще только март. Миссис Браун терпелива, как всегда. Вернулась со сдачей, чеками и радостными весенними новостями: во дворах на улице Монтфорд расцвели крокусы, в продаже появились теннисные туфли. Коробка с двенадцатью карандашами теперь стоит 29 центов. Зажигалки «Зиппо» подорожали до 6 долларов, так что миссис Браун вопреки заказу решила сэкономить и купила спички. Я ее отругал: чертовы спички не зажигаются в ванной. Она побледнела и опустилась на стул, словно получила телеграмму с дурными известиями, и только через полчаса обрела дар речи:
— Не стоит курить в ванной, мистер Шеперд.