С бумагами впрочем, все было совсем просто — писарь, раскрыв свой ящик на манер мольберта, наладился переписывать подходивших к нему под чутким надзором материализовавшихся откуда‑то сержантов, сначала записывая к себе в бумажку, а потом каждому велел расстегивать ворот и шлепал, под сдавленные ругательства, под началом ключицы печать. Я подобное видал уже тут — один из наводчиков попал в форт именно по штрафному делу, и ему шлепнули такую же печать. Не то что татуировка, но сама сойдет через пару месяцев только. Можно, конечно, содрать. Но лучше не надо. Вот и моя очередь. Имя, записал, холодный кружочек прижался к груди, писарь, держа левой рукой штампель словно зубило, закусив губу, бьет по медному набалдашнику ладонью правой. Кольнуло, зашипел я матерно, на что писарь даже не обратил внимания, шагнул в сторону, к тем, кого уже проштамповали. Скосил глаза — кружок, в нем в центре — клещ, что ли изображен, или жук какой. В нем номер — теперь мой номер семнадцать. Дата поверху сегодняшняя. А внизу цифра — срок. Один месяц. То есть один месяц надо провоевать — и свободен. Ну, то есть на службе, там тоже так просто не соскочишь. Но месяц… это очень плохо. Не успел я это додумать, как постный, с сержантским шевроном меня — цоп. И спрашивает:
— Почему на твоем деле отметка Особого Надзора имеется?
— Не ибу знать, вашбродь! — отвечаю я чистую правду — Это, вашбродь, надо бы у самого господина надзорного офицера спрошать.
— Я бы у него, сукиного кота, много чего спросил — это, оказывается, обратно капитан подошел — Мне с ним вместе было бы чего вспомнить. Только он, гад такой мало того, что подпалить бумаги решил… хорошо, нашлись… хм… понимающие люди… так он еще и потерной к реке ушел, и, похоже, колодцем вынырнул. Все одно ему не уйти, так что, если знаешь сам — лучше скажи.
— Не ибу знать! — снова отчеканил я. Самое‑то смешное — так и есть
— Ну, смотри. Если окажешься… а впрочем, наплевать. Попробуешь дурить — сдохнешь. Понял?
— Так точно!
Как закончили всех клеймить, снова построили, и повели из цитадели, к казарме. Капитан, ухмыляясь, сказал, что сейчас мы будем распределены по отделениям и получим командиров. Я отчего‑то думал, что эти вот сержанты — Варс и Барген будут командовать — но нет, они, похоже, как ординарцы при капитане. И вообще, судя по тому, что я раньше слышал — командовать штрафными ставят хороших, но сильно накосячивших командиров. Им это тоже примерно как нам — срок идет. Ну и, стало быть — капитан Кане командует ротой… что для капитана само по себе… А командирам взводов нас сейчас и должны передать И вот тут‑то… Тут нас ждал настоящий 'сюрприз'. Впрочем, не только нас.
Поначалу все было вполне обычно. Загнали в подостывшую баню на помывку, оно и понятно — который день не мывшись толком. По выходе приняли от сердитого вида пожилого ефрейтора новую форму. Белье — такое же, как и у нас было, портянок две смены. Дрянной тонкой тряпки черный комбинезон, чуть мешковатый, черная шапка — что‑то вроде примитивно пошитой пилотки, такие в пионерлагере носили. Ремень тоже тряпочный, поясок просто, никаких тебе подсумков. Впрочем, посмотрел — карманы на комбезе передние, как раз под ремнем — внутри как подсумки, с ячейками для патронов. Выдали каждому еще сумку, как опытные ее назвали 'гранатную' — по виду как противогазная, через плечо — а внутри тоже перегородки нашиты. Сапоги комбики — низ кожа, а голенище опять тряпка, хорошо хоть какой‑то брезент. Все обмундирование производило впечатление какого‑то… дешевого и одноразового. Что навевало грустные мысли. Вместо вещмешков выдали вторую сумку — чуть поболее размером, как санитарная. Опытные товарищи, нашлась у нас пара таких — тут же показали, как правильно носить — через шею, под ремень на бок пристегнуть справа гранатную — а на другой бок поверх вещевую. Еще дали всем плащ — палатки — мне сначала показалось — а потом — точно, вот клеймо — с крепостных же запасов, наши… бывшие. Эти плащ — палатки нам теперь и заместо шинели, и заместо пледов, спальников, и всего подряд. Каждому досталась плоская жестяная кружка, плошка, и дрянная жестяная ложка. Котелков не дали вовсе. Мне ложка попалась мятая и надломанная. Увидевший это усатый пехотинец, один из бывалых, сказал: