его машины или в съёмных комнатах. Я едва не сошла с ума от счастья, когда Анфиска и её мать на
неделю уехали на юг, и тогда мы с Валерьяном существовали друг для друга и больше ни для кого.
Я быстро выучила нехитрые правила:
— Никому ничего не говорить.
— Не звонить по вечерам и по ночам.
— Не дразнить его при жене и дочери, облизывая губы, наклоняясь, стоя к нему спиной, надевая
кофты с глубоким вырезом и призывно улыбаясь.
— Не таращиться на него так явно в их присутствии.
— Не царапать его спину и не оставлять засосы.
— Не поливаться духами перед встречей с ним.
Это было легко запомнить, но порой трудно выполнить.
Я понимала, что Валерьян не уйдёт из семьи, и даже не пыталась заводить разговоры на эту тему. Я
вообще боялась хоть в чём-то давить на него или требовать чего-то.
Смеясь, он называл меня своей маленькой Лолитой. А из меня Лолита так себе... на слабенькую
троечку. Я любила его. Любила отчаянно, как любят в юности. Я не видела возрастной пропасти
между нами, седины в его волосах и морщин на лице, нездоровой усталости и тёмных кругов под
глазами — я видела лишь мужчину, без которого не мыслила своей жизни.
Конечно, я хотела, чтобы Валерьян был только моим, но осознавая невозможность этого, жила тем, что он давал мне. Я дарила ему такие подарки, которые могли сойти за презенты коллег и друзей, я
терпеливо ждала каждой нашей встречи и старалась брать от неё по максимуму. Я злилась, когда он
говорил, что мне нужно встречаться со сверстниками, но никогда не признавалась в своих чувствах, потому что мне казалось, что стоит сказать об этом, и он уйдёт от меня навсегда. Я несколько
отдалилась от Анфиски, боясь каким-нибудь взглядом или словом дать ей понять, что происходит
между мной и её отцом. Теперь мне не было необходимости приходить к ним домой, чтобы увидеть
Валерьяна — он всегда сам приезжал, когда появлялась возможность, и мы сбегали вдвоём от суеты
и рутины серых будней.
Была ли я счастлива? Да. Я была счастлива долгих и одновременно коротких два года.
Я не знаю, чувствовал ли Валерьян, что близится конец, но однажды вечером, прощаясь со мной
возле подъезда, он сказал, что лучшее в его жизни — это Анфиска и я, маленькая Лолита. Из его уст
это звучало как признание в любви. А я не ответила. Я всё ещё боялась ляпнуть что-то лишнее.
Я всегда буду жалеть, что не нашла в себе смелости признаться ему. Вряд ли это изменило бы то, что случилось после, но он бы знал... Знал, что на свете есть человек, который счастлив дышать с
ним одним воздухом и ходить под одним небом.
Именно в тот вечер он подарил мне ландыши. Впервые. Я знала, что это его любимые цветы, но он
никогда не дарил мне их. И этот жест был ещё большим откровением.
Не хотелось расставаться. Я тянула время, подпирая спиной подъездную дверь и неся какую-то
чушь, а он стоял напротив, уставший, с легкой улыбкой на губах, родной, неповторимый, единственный в своем роде и знакомый до последней чёрточки.
Мне было плевать, что соседи видят нас из окон, потому что они всё равно не знали ничего такого, что могло бы разрушить наши отношения. Я бы вечность стояла рядом с ним, но звонок его жены
вынудил нас поспешно попрощаться.
Три дня от Валерьяна не было вестей, а потом мне позвонила Анфиска, не появлявшаяся всё это
время в универе, и прорыдала в трубку, что её отец умер.
Я никогда прежде не думала, что мир может рухнуть в один момент. Может. Может, когда у твоего
любимого человека случился инфаркт и рядом не было никого, кто мог бы помочь и вызвать скорую.
Стечение обстоятельств? Судьба? Жизнь? Это всё не имеет значения, когда ты хватаешь ртом
воздух, будто разучившись дышать, и уже не слышишь завываний на том конце провода, а на столе, в низкой вазе, благоухающие ландыши отзванивают маленькими белыми колокольчиками смерть.
Я была на похоронах. Я не могла не попрощаться с ним.
Там я услышала, что Валерьян собирался подать на развод, а в тот вечер, когда я видела его
последний раз, они с супругой, по словам соседей, громко скандалили, после чего мужчина собрал
свои вещи и уехал на дачу. Именно там произошла внезапная остановка сердца.
Я ненавидела себя. Зачем я появилась в его жизни? Зачем я влезла в его семью? Зачем я убила его?
После смерти Валерьяна мы с Анфиской снова сблизились. Она была нужна мне — она была частью
него. Я должна была ощущать его рядом хотя бы таким образом. Но мы никогда не говорили о нём
— Анфиске было тяжело, а я вроде бы посторонняя. Знала бы она...
На могиле Валерьяна растут ландыши. Я ненавижу их. Наверное, глядя на меня откуда-то сверху, он
смеётся, видя мои злобные взгляды, обращённые на его любимые цветы.
Мой мир рухнул, а жизнь почему-то продолжается. Парадокс?
С течением времени острые углы сглаживаются.
Я не забыла Валерьяна, но научилась жить без него. Особенно трудно было выкарабкиваться из ямы
отчаяния без поддержки. Кому я могла рассказать и довериться? Никому. Я, Валерьян и наша тайна
были заколочены в гроб вместе с ним.
Сжимая в руке потрёпанный букет, я наконец добрела до дома. Я не плачу. Я давно не плачу. Я
выплакала все слёзы три года назад, когда едва сдерживалась, чтобы не броситься вслед за любимым
человеком в вырытую могилу, вокруг которой толпились люди, сливающиеся в сплошное чёрное
размазанное пятно.
Пересилив себя, я вдохнула удушливый запах ландышей и, улыбаясь, посмотрела на небо.
Сегодня Валерьяну исполнилось бы пятьдесят.