— Очень интересно, — сказала Татьяна Ивановна, когда заставка проигралась в десятый раз. — Визуализация идет отдельным каналом, очень интересно.
Она обернулась к проектору. В окошке звукового сигнала шла запись моих мыслей «какой ужас, какой ужас, какой кошмар» — все в этом роде, остальные каналы безмолвствовали. Визуальный же снова воспроизводил улицу, закат, Вагнера.
— Попробуйте скрыть мысли.
Визуальный канал отрубился, чтобы включиться снова, и теперь нас с Вагнером поглотила многолюдная толпа. Сама же я при этом думала, что смотрелась я с ним рядом очень даже неплохо, ну разве что волосы можно было «уложить» получше.
— Хм. Ну, Фаина, я могу сказать вам, что ваш преподаватель был прав, — сказала Смолькина. — Это интересно, правда. А попробуйте еще и телекинез подключить.
Сзади что-то грохнуло, кажется, опять шкаф.
— Ой. Извините.
Канал кинетики дал вспышку. Толпа в городе все росла и заполняла множившиеся улицы, пока по звуковому экранчику бежали мои мысли о вчерашнем разговоре с сестрой.
Смолькина сняла все показания и отключила психоскоп.
— Энцефалограф дает четкое раздвоение индуцированной клетками Телле частицы-волны, — сказала она. — Вы и в самом деле можете создавать два мысленных потока одновременно. Это хорошо.
Настало время третьего прибора. Электроды закрепили на висках, чуть сдвинув шапочку, и Татьяна Ивановна попросила меня закрыть глаза.
Следующее, что я помню — я открываю глаза, шапочка с меня снята, и Татьяна Ивановна выключает компьютеры.
— Ну что сказать вам, Фаина. Никакой склонности к насилию, истерический тип личности, иррациональность на приемлемом уровне, детские комплексы… заключение, если хотите, можете почитать, сейчас принтер выдаст. Я бы рекомендовала вас бесспорно, если бы… не ваше отношение к Денису.
Я опустила взгляд: что тут скажешь?
— Он ведь ваш импринт, вы знаете?
— Да, — сказала я тихо.
— Это может создать определенные… э… трудности, связанные с обучением.
— Я постараюсь взять все под контроль.
— Никто не сумел взять импринтинг под контроль до конца, — сказала она. — Вы должны понимать, что если вам и ему придется работать в паре, неудачи будут у обоих. Почти наверняка.
— Я поняла, — сказала я.
Импринтинг. Запечатление. Уж мне-то можно было не рассказывать, какое это неудобное, нелогичное, ужасное, невыносимое, жуткое состояние. Когда ты видишь других людей в сером цвете, и только импринта — во всех красках и оттенках. Когда ты и рада бы забыть и не думать, но твоя психика, твой треклятый психопрактический мозг говорит тебе, что этот человек очень для тебя важен. Вот просто смысл жизни, без которого тяжело не психически — физически.
Вагнер стал моим импринтом на первом курсе, когда я впервые увидела его живьем на лекции по методологии.
С картинки запечатлеться нельзя. Ну да, красивый, думала я, читая газеты с его фото на первой странице, пролистывая статейки в Интернете о его личной жизни — к слову сказать, ее не было. О женщинах или мужчинах Вагнера никто не знал, хотя его общественная деятельность постоянно была на виду.
В тот день он вошел в аудиторию, как обычно, быстрым шагом, открыл электронный журнал, начал перекличку, и при звуке его голоса у меня в голове как будто зажглась новогодняя вывеска.
«Поздравляем, вы запечатлелись! Денис Вагнер — ваш худший выбор десятилетия!»
И ниже маленькими буковками:
«И страдать тебе, Голуб, по нему во веки веков, аминь!»
Импринтинг можно было снять только ментальным блоком типа того, что ставили психиатры на больную часть разума. Был способ и попроще. Попросить мортала вытравить мозг. С учетом того, что единственным знакомым мне морталом был как раз Вагнер, идея становилась неосуществимой.
— Мне нужно подумать, Фаина, и изложить свои размышления руководству. Я не могу взять на себя такую ответственность, — наконец, сказала Смолькина, и я окончательно поникла головой.
Она положила руку мне на плечо, чуть сжала.
— Мне очень жаль. Если бы это был кто-то другой, не мортал седьмой категории, не ваш преподаватель, не мой коллега, я бы сказала «да», не задумываясь.