— Вы… вы пошлете им и имя импринта тоже? — спросила я.
— Нет. Это уже информация о Денисе, и она может… э… навредить ему. Вас могут использовать, чтобы навредить ему, понимаете?
Я понимала. И я видела по ее лицу, что ей чисто по-человечески меня жаль, но она была права.
Мне не повезло с импринтом. И это реально может быть проблемой.
Мы вышли из кабинета, и, пока я обувалась, Смолькина быстро переговорила с Вагнером.
— Идемте, Голуб, — сказал он бесстрастно, подавая мне пальто. — Отвезу вас домой.
Мы выбрались на свежий воздух, и голова у меня закружилась, да так сильно, что пришлось привалиться к стене. Вагнер чисто автоматически протянул руку, и я чуть не врезала ему локтем в попытке защититься от контакта. Сползла по стене и посидела некоторое время на корточках, глубоко дыша через нос. Боже, если меня сейчас вырвет, я просто умру от унижения.
— Голуб, может, вернемся? Вам нехорошо?
Я подышала еще, и почувствовала, что разум потихоньку проясняется.
— Нет. — Коряво, опираясь о стену, поднялась. Пальто придется чистить, это как пить дать. Ладно, пока похожу в куртке. — Прошло. Спасибо.
В машине Вагнер открыл окно с моей стороны, но все же попросил, если станет совсем плохо, сказать.
Я чувствовала себя чуть лучше физически, но морально... ужасно. Слова Смолькиной, эта дурацкая слабость. Я даже пристегнуться сама не могла, и ему пришлось протянуть руку:
— Уберите пальцы с карабина, — и самому меня пристегнуть. На мгновение он оказался так близко, что это было почти страшно.
Наконец мы тронулись с места. Дорога была покрыта льдом, движение было гораздо активнее, чем утром. Мы остановились на перекрестке, дожидаясь, пока зажжется зеленый, и я глянула на часы: 12.05.
Циферка сменилась на «06», когда зажегся зеленый. Джип тронулся, и в этот момент прямо перед самым носом у нас пронеслась какая-то машина. Вагнер резко крутанул руль вправо, уходя от столкновения, я услышала дикий женский визг, грохот, еще грохот, а потом впереди оказался тротуар, по которому шла толпа возвращающихся со школы детей, и мы понеслись по гладкому льду прямо им навстречу.
Мамочки! — завопили обе моих Фаины разом, а потом мой разум свернулся в спираль в предчувствии удара.
Глава 4
Медленно мир наполнялся светом, звуками, ощущениями и запахами. Плакали дети, визжали сирены скорой помощи, лицо мое обдувал холодный воздух из раскрытого окна.
— Голуб. Голуб. Вы меня слышите? — голос Вагнера донесся до меня как будто издалека, через сотню километров, не меньше. — Откройте глаза. Вы не сможете отпустить их с закрытыми глазами.
Отпустить? Их?
Внутри все было свернуто все той же тугой пружиной. Я не могу открыть глаза. Я не могу увидеть искалеченные тела детей, не могу позволить себе почувствовать запах их крови, просто не могу. А что если кто-то из них сейчас еще жив и умрет у меня на глазах?
— Голуб, открывайте глаза. Давайте же.
— Они умерли? — прошептала я, только сейчас осознавая, что вцепилась обеими руками в сиденье. — Все? Умерли, да? Мы их раздавили?
— Никто не умер. — Мне показалось, или его голос стал чуточку мягче? — Вы должны открыть глаза, Фаина. Вы должны зафиксировать положение в пространстве до того, как отпустите акцепторов (прим. от латинского acceptor — тот, кто принимает воздействие). Давайте же. Открывайте глаза.
Никто не умер? Пружина начала раскручиваться, но голос Вагнера меня тут же остановил:
— Стоп, немедленно. — Пружина замерла. — Откройте глаза. Сначала откройте глаза.
Я разжала веки и уставилась прямо перед собой со страхом, который почти тут же превратился в недоумение, когда я увидела, что дорога перед нами пуста. Нет, не в смысле совсем пуста: вокруг, тыча пальцами вверх, стояли люди, и я только сейчас начала слышать их возбужденные голоса. Сирены скорой помощи выли все ближе. Мы стояли на месте, в паре шагов от стены дома, едва не врезавшись в нее правой стороной. Я могла различить щербинки на кирпичах, так близко мы оказались.
И все же не это меня волновало больше всего. Я не видела детей. Не видела разбрызганной по асфальту крови, не видела изуродованных тел, не слышала истошных криков. Что случилось?